Открываю глаза – коридор не изменился. Никакой туманной дымки, никакого призрачного лунного света, какие встречали меня в прошлые ночи. При виде собственных пустых рук чуть не задыхаюсь. Грудь теснит.
– Почему мне ничего не показали? – Смотрю на отражение Малики, и слова застревают в горле. – Что я делаю не так? – Думаю о биби-джан, Айше и Сэме. Я должна была избавить их от бед. А вместо этого погрузила их на дно океана, туда, куда не проникает свет с поверхности.
Малика протягивает руку.
– Если хочешь все узнать, то сама знаешь, что надо сделать. – На ее тоненьком запястье болтается больничный браслет. Кончик пальца касается зеркала. Под ее прикосновением зарождается тонкая трещина.
Я не отвожу от нее глаз и жду, пока туман осядет на мои плечи и запястья. Протягиваю руку ближе, завороженная темнотой, которая плещется у нее в глазах. Гневом, который окутывает ее и защищает, как доспехи.
– Сара! – доносится из коридора голос Сэма. – Что тут проис… Стой! Сара!
Его шаги грохочут по коридору, но я не оглядываюсь и не смотрю на него.
Вместо этого я наклоняюсь, подбираю смятую фотографию, мое последнее напоминание о Вчерашнем, и выпрямляюсь во весь рост.
Глубоко вздыхаю и делаю то, что должна была сделать много ночей назад.
Беру Малику за руку и шагаю в зеркало.
Вокруг нас вихрем вьется туман, дым поднимается и окутывает мне шею, плечи, уши, колыбельная звучит все громче, в самое сердце проникает ритм барабанов падара, вокруг нас звенит переливчатый смех мадар, и биби-джан поет на своем нежном фарси.
Я знаю. В этот миг, если даже мне не удастся исправить все сотворенное мною зло, я хотя бы уйду, чтобы не причинять еще больше вреда.
Я приношу дому самую последнюю жертву.
Себя.
Часть 3
Истина
– Если бы ты могла сберечь всего одно воспоминание, каким бы оно было, биби-джан?
– Твой вопрос поставлен неправильно, джанем. Надо было спросить, когда наконец воспоминания перестанут оберегать меня.
Разговор с биби-джан. Пять месяцев после диагноза Глава 27
Как только я шагаю в зеркало, вспыхивает воспоминание.
Но на этот раз оно отчетливое и яркое. Слишком яркое.
Я в Самнере, но дом виден словно в искаженном состоянии. Все современные доработки исчезли, волны белого мрамора на стенах и шкафах сменили темное дерево и сумрачные бежевые оттенки. Над головой предостерегающе покачивается готическая люстра. По комнатам красиво расставлена традиционная мебель в оранжевых и коричневатых тонах.
Иду к боковому столу в фойе. На нем рядом с портретом Малики – календарь. 1985 год.
В дверь трижды резко стучат. Оборачиваюсь, по привычке хочу открыть. Мимо меня проходит женщина, непослушные черные волосы стянуты в пучок. Она вытирает руки о фартук и, быстро поглядевшись в маленькое зеркальце у двери, открывает.
– Кто там? – Ее руки трясутся и скользят по замку. – Чем могу быть полезна?
Выглядываю из-за ее спины. На пороге стоят биби и баба.
– Простите, что беспокоим вас, – говорит по-узбекски биби. – Мы ваши соседи. Можно, мы войдем?
Ее голос дрожит, но баба-джан крепко держит ее за руку, из-под рукава виднеется больничный браслет. Он улыбается, подбадривая, сначала ей, потом женщине у входа.
Как ни странно, я их понимаю, до последнего слова, будто в этом месте незнакомые звуки вдруг обретают понятность.
– Если позволите, я бы хотел кое-что выяснить. – Голос баба-джана окутывает меня, словно колючее шерстяное одеяло. Я давно забыла это чувство – ощущение домашнего уюта.
Иду к ним, но они меня не замечают. Не замечают, когда женщина с неуверенным лицом ведет их в гостиную, отделенную от кухни, и хлопочет в ожидании, пока вскипит чайник. Когда баба-джан сидит, застыв в неудобной позе, и смотрит на свою жену, а та расхаживает по комнате, словно впервые приветствуя давнего друга. И уж тем более – когда я подхожу к баба-джану совсем близко, так, что могла бы даже коснуться его.
Он выглядит как живой, совершенно настоящий. Как и все здесь.
– Давненько я тут не была, – шепчет биби-джан. Ее пальцы легко пробегают по обшитой деревом стене, где висят фотографии женщины, обнявшей мужчину, и другие снимки – ребенок, маленькая девочка.
– Почти шесть лет, – подтверждает баба-джан, сжимая массивные подлокотники. Он не сводит серых глаз с жены, а та остановилась у фотографий девочки. – И посмотри, какую жизнь мы за это время построили. Нет нужды убираться во дворцах чужих людей – у нас теперь есть свой собственный.
Но биби-джан уже куда-то уплывает. Странное дело, я чувствую, как она погружается в свои мысли, густые, будто облака.
– Кх-гм. – Возвращается женщина, и вместе с ней входит мужчина с фотографий – замечаю у них на руках гладкие обручальные кольца. В напряженном молчании все рассаживаются и начинают пить чай.
– Мы давно вас не видели, – с натянутой улыбкой произносит мужчина после долгой паузы. – И, прошу прощения за прямоту, не помню, чтобы вы предупреждали о намерении прийти в гости. Если вам нужна работа, я бы мог…
– Мы не о работе. Я… – Над чашкой чая видны ее побелевшие пальцы. Над плечами трепещут идеально уложенные локоны. – Боюсь, дело гораздо более личное.
– Продолжайте, – подбадривает мужчина.
Я сажусь на коврик у входа и прислоняюсь к стене. В холодном флуоресцентном свете все глаза прикованы к биби-джан, по ее щеке скатывается мерцающая слезинка.
– Не знаю, с чего начать, – говорит она, рассматривая фотографии. – И как за все эти годы пришла к тому, что есть. Для меня это было словно вчера, я танцевала под пластинки, чтобы прогнать одиночество. Уберечь от распада то немногое, что от меня осталось. Этот дом напоминает мне о времени, которое я похоронила много лет назад.
Рядом со мной раздается шорох. В комнату заглядывает Малика, в платьице с подсолнухами, с двумя желтыми бантами в волосах.
– Когда я была здесь, в моей жизни оставалось очень много неясности. Меня переполняли страх и горе, и единственное, за что я еще могла держаться, – это надежда, что рано или поздно все это останется позади. Просто надо подождать, и однажды мое время придет. Но оно так и не пришло…
Чай проливается на цветастую юбку биби-джан, и баба-джан берет из ее рук чашку.
– Все хорошо. Не спеши.
– Когда я поняла, что она скоро появится на свет, – шепотом признается биби-джан нам всем, – то была близка к отчаянию. Я не потянула бы еще одного ребенка. Не смогла бы снова пройти через все трудности. Не смогла бы…
«Вырастить ее», – мысленно заканчиваю за нее фразу.
Рядом со мной Малика цепенеет. А я… я потрясена. Потому что моя биби, моя нежная, любящая биби, бросила своего ребенка.
– Сара-джан, все это мы уже знаем. – В улыбке женщины сквозит натянутость. – И мы понимаем причины, по которым вы так поступили. Мы радостно приветствовали Малику в нашем доме. Она…
– Вы, наверное, считаете меня ужасным человеком, – перебивает биби, крепко сцепив пальцы. – Женщина, у которой так много детей, и вдруг такая… опустошенная. Подумаешь – еще один ребенок. – Вокруг нее мечутся тени. Тринадцатилетняя биби сидит, скрестив ноги, прислонившись к стулу. Четырнадцатилетняя биби с припухшим животом стоит, положив руку себе на плечо. Вокруг сомкнули ряды другие образы из ранних лет биби. – Но дело не в том, что должна была появиться еще одна девочка, дело во всех них. Видя их здесь, в доме… Я чувствовала себя подавленной. Уехав отсюда, я думала: вот пройдут годы, и мне станет легче. Я забуду ее или же буду помнить, что у нее теперь другая семья, лучше прежней, и хорошая мама, которой она нужна. Что мне теперь не надо тревожиться за нее, не спать ночами. Что ее будут любить, открывая дорогу надеждам и мечтам. Дадут то, чего не смогу дать я. – Биби поднимает глаза. Она ведет безмолвный разговор с этой женщиной. Мне интересно, дотянулось ли до нее то странное чувство, тот тягучий туман. – Но этот секрет пожирал меня заживо. Сколько я ни старалась, не смогла ее забыть.