Читать интересную книгу Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

Сейчас собаки яростно лаяли, они рвались в дело. Может, именно этот боевой пыл заставлял их чуять пум и лисиц там, где были только листья, гонимые ветром. Вдруг псы перепрыгнули через стену и помчались стрелой по полям. Откуда-то издалека донесся их лай.

— Пойдемте-ка в загон, — сказал Симон Роблес. — Лисица — умная тварь. Если она бродит поблизости и почует, что собаки ушли, непременно явится.

И впрямь, лисица очень хитра. Сейчас она может унести ягненка. Сил у нее не так уж много, и потому овец она убивает только в поле, поодиночке. Из загона же тащит ягнят и кур — они легкие, и можно быстро убежать.

Симон Роблес и его семья зашли в загон и уселись на соломе, там, где спали собаки.

На овец стоит посмотреть ночью. В темноте почти ничего не видно, только желтые глаза вспыхивают во мраке, словно сотни странных, неподвижных огоньков. Или, пожалуй, они похожи на угли затухающего костра. Белой шерсти не разглядишь, и кажется, что не глаза, а сказочные камни сверкают в ночи. Роблесы к этому привыкли и, не обращая внимания на огоньки, принялись кричать, оповещая о себе:

— Лисица, лисица, лисица-а-а…

То тут, то там, уже совсем вдалеке раздавался лай. Видно, след был нечеткий, и собаки его теряли. Симон понял это и сказал:

— Ночью страшно и зверю и человеку. Тьма рождает пум и лисиц, а там, где их нет, — рождает страх.

Симон почти не был виден, но оттуда, где он стоял, пахло кокой и доносился стук — это он ударял согнутым пальцем по тыковке с известью. Тимотео, хоть и был еще мальчишкой, тоже знал горьковато-сладкий вкус коки, но по ночам он коку не жевал.

— Такие-то дела, — продолжал Симон и вдруг замолчал, скорей всего потому, что засовывал в рот металлическую палочку, облепленную известью. Палочка эта прикреплена изнутри к крышке тыквенного горшочка. Когда протыкаешь лист коки, заложенный за щеку, она смачивается. Потом крышку кладут на место, и стоит постучать по тыковке пальцем, известь налипает на палочку. В перерывах между работой чоло и индейцы усаживаются в ряд и неторопливо жуют коку, глухо и ритмично постукивая по тыковкам. Говорят, что днем кока придает сил, а по ночам располагает к болтовне. Правда, не всех — некоторые молчат, но, во всяком случае, не Симон. Он вообще разговорчив по натуре. Это не значит, что он болтун, — он способен молчать задумчиво и долго. Но уж если слова подступят к языку, они извергаются потоком, и каждое — на своем месте, каждое что-нибудь да значит.

Сейчас Симон явно собрался рассказать одну из своих историй. У него никогда не поймешь, выдумывает он или нет — все похоже на правду и мораль всюду правильная. Вот и теперь его слушатели не могут сказать, откуда он все это взял: прочитал ли в Святом писании или просто выдумал.

Воспользовавшись случаем, давайте посмотрим на Симона, хотя в темноте и плохо видно, — он этого вполне заслуживает. Симон — чоло, кожа у него желтоватая; индейские черты смягчает примесь испанской крови — скулы и рот выделяются мало, а нос довольно длинный. Он уже стар, в его бородке и усах пробивается седина. Морщинистые, отечные веки не скрывают лукавого блеска карих глаз. Одет он, как принято здесь: тростниковая шляпа, длинное пончо, рубашка, пестрый пояс, темные штаны, охоты. Спина немного сутулится, но никто не скажет, что его песенка спета: мускулы еще крепкие, движенья быстрые, руки большие — руки человека, привыкшего работать в поле и сжимать жесткие поводья.

Все, о чем мы говорили, — флейта, барабан, собаки, притчи, — умножало славу Симона. И детей у него хватало. Кроме тех, кто нам знаком, где-то далеко жили еще одна дочь и два сына. Дочь была замужем, как Мартина, а сыновья работали погонщиками. Хуана была под стать мужу. Старость еще не иссушила ее широких округлых бедер и полной груди. Каково дерево, таковы и плоды, — оба были крепкой породы — и дети их, смуглые, здоровые, разошлись по свету, не страшась жизни.

Но вернемся к той ночи, к тому часу. Симон постучал по тыковке согнутым пальцем и снова заговорил:

— Вот вам история про темноту или, лучше сказать, про пуму, темноту и многое другое. Послушайте… Шил наш отец Адам в раю, и жилось ему там, сами знаете, хорошо и привольно. Чего-чего там не росло — и манго, и чиримойо, и апельсиновые деревья, и гуайявы, и все, что только на свете есть. И были там всякие звери, и все они ладили и дружили с нашим отцом. А он только руку протянет — и получает, что душе угодно. Но таков уж человек — все ему мало. И вот воззвал Адам к господу богу. Вы не верьте, что он сразу попросил жену. Нет, сначала он попросил, чтобы не было ночи. «Боже, — сказал он, — прогони мрак. Не нужно ночи, пусть всегда будет день». А бог его спросил: «Почему?» И наш отец ему ответил: «Мне страшно». И бог ему сказал: «Ночь для сна». А отец наш Адам возразил: «Когда я ложусь, мне кажется, что зверь нападет на меня в темноте». — «Вот оно что! — сказал бог. — Теперь я вижу, что у тебя дурные мысли. Ни один зверь не создан, чтобы нападать на других». — «Так-то оно так, боже, а мне страшно. Сделай, чтобы всегда был день, чтобы все от солнца сверкало», — так умолял наш отец. И тогда бог сказал: «Что сделано, то сделано». Потому что бог своих дел не меняет. И еще сказал: «Посмотри». И увидел наш отец огромную пуму, которая к нему подбиралась, ужасно рыча и разевая страшную пасть, — вот-вот разорвет. Отец наш очень испугался, а пума как бросится, пронеслась над ним, но его не тронула и растаяла в воздухе. Потому что это был призрак. И сказал бог: «Видишь, это — тень, призрак. Так и ночь. Не бойся. Страх облекает тень плотью». И ушел, не слушая больше Адама. А тот все-таки пугался, и поэтому мы видим ночью бесов, оборотней, неприкаянные души и еще пум, лисиц и всякую нечисть. Хотя чаще всего это тени, как та пума, которую бог показал нашему отцу. Но это еще не конец. Адам все боялся, и вот попросил он у бога жену. И сказал богу очень хитро: «Боже, всем ты дал жен, только я один». Так оно и было, и пришлось богу выполнить его просьбу. Потом жена и навлекла на Адама беду, а виноваты страх да ночь…

Собаки вернулись и, тяжело дыша, улеглись на соломе.

Симон Роблес закончил:

— Похоже, что сейчас тоже являлся призрак…

И все пошли спать.

V. ТОЩИЙ МЕНЯЕТ ХОЗЯИНА

Как-то вечером Висента сказала сестре:

— Антука, завтра я пойду с тобой — хочу поискать ратанию.

Ратания — невысокий кустарник, растет он в горах; если растолочь его извилистый корень и добавить в воду, где кипятится материя, она станет фиолетовой. Этим корнем все пользуются, и поэтому там, где он растет, носят фиолетовые юбки и пончо.

Симон вмешался:

— Принесите и пакру. Мне для скота нужно.

Пакра — это трава такая, встречается она очень высоко в горах, где ни одно другое растение не выдержит. Она пробивается в расщелинах скал, распластав по камням мясистые листья. Жители гор разминают их с солью и дают скоту. Считается, что скот от этого толстеет и лучше плодится.

Вот почему этим утром обе сестры повели стадо в горы.

Им было хорошо. Все их веселило. Тут и там вызревал урожай. Сияло утреннее солнце, и мягкий свет сверкал тысячами искр в каплях росы, трепещущих на травинках.

Собаки радостно лаяли и прыгали. Ванка, родоначальница нескольких поколений, бегала вокруг Висенты, своей прежней хозяйки, неожиданно бросалась в сторону, снова возвращалась. Резвилась она без всякой причины, просто из-за своего непоседливого характера. Зараженные ее весельем, развились и остальные. Бедный Тощий, не предчувствуя беды, скакал вокруг отбившихся овец и лаял. Антука прикрикнула на него:

— Ты что, с ума сошел?

И пес немного приутих.

Вскоре холмы расступились, открывая проход на плоскогорье; сестры обернулись и поглядели вниз. Хорошо было смотреть на пестрые поля. Над серыми домами, окруженными посевами, вился дымок. Густой эвкалиптовый лес огораживал усадьбу Паукар. Лесистые ущелья темными полосами пересекали землю, спускаясь к реке. По желтым тропинкам шли мужчины и женщины в ярких нарядах. Кто-то у самых дверей дома седлал коня. А по горной дороге поднимались белые отары.

Сестры продолжали путь, беседуя об урожае и о том, что год будет хорошим. Когда они проходили по красным холмам, кто-то засвистел коротко и резко.

— Наверное, собаки затравили вискачу, — сказала Висента.

— Да нет, куда им! Вискача посвистит, подразнит их и выскочит из норки с другой стороны. А собакам только и остается, что лаять.

— Так уж повелось, — согласилась Висента.

Певунья Антука затянула песенку:

Была бы я вискачей,не ведала б печали.Присвистнула бы только —и поминай как звали!

Она очень смешно засвистела, подражая вискаче, и обе сестры, которым уж очень хотелось посмеяться, залились звонким хохотом.

Плоскогорье ширилось. Пастушки замедлили шаг, а собаки, потихоньку лая, разогнали овец по пастбищу. В синеватую белизну неба, как сжатые кулаки, вздымались черные утесы.