сбивании масла, сучении шерсти и выделке тонких полос ткани. Однажды в этот дом пришел коробейник. В его фургоне была гитара, старая гитара, и, все же, очень симпатичная, но с порванными струнами. Он преуспел в торговле со слугами в большом доме, расположенном по соседству. Несмотря на сломанные струны, вещь показалась мне очень изящной и красивой; и я знала, что в ней таилась мелодичность, хотя я никогда не видела гитару прежде, не слышала ни одного звука; но в моем сердце раздался странный гул, который, казалось, предрекал звон гитары. Интуитивно я знала, что струны были не такими, что должны были стоять. Я сказала человеку – я куплю у вас вещь, которую вы называете гитарой. Но вы должны поставить на ней новые струны. И потому он пошел их искать; и, принеся струны и натянув их на гитару, настроил её для меня. Таким образом, на часть своих денег я купила гитару. Я немедленно взяла её в свою небольшую комнату во фронтоне и мягко уложила её на моей кровати. Затем я зашептала, спела и пошептала ей; очень мягко, очень тихо; я едва могла расслышать себя. И я поменяла размерность моего пения и мой шепот; и снова спела и шептала, тихо, мягко, – больше и больше; и вот тогда я услышала внезапный звук: слаще и тише всех слов был этот сладкий и внезапный звук. Я захлопала в ладоши; гитара говорила со мной, дорогая гитара пела мне, бормотала и пела мне эта гитара. Тогда я спела и шепталась с ней уже при помощи разных мотивов; и она еще больше отвечала мне разными струнами; и еще потом она шептала и отвечала мне разными струнами. Гитара была живой, гитара учила меня своим секретам, гитара научила меня игре на ней. Я не знала ни одного музыканта, кроме гитары. Я приобрела любимого друга, своего сердечного друга. Она поет мне так же, как и я ей. Любовь – это не все, что есть у моей гитары. Все чудеса, что невообразимы и не названы, все эти чудеса перешли в таинственную мелодичность гитары. Она знает все мое прошлое. Иногда она наигрывает мне мистические видения беспорядочного большого дома, названия которого я не произношу. Иногда она приносит мне щебет птиц в воздухе, а иногда она вселяет в меня восторженные пульсации сладких сказаний о вечно непознанном и мне неизвестном. Принеси мне гитару»
VI
Очарованный, потерянный, словно пораженный и ослепленный от блуждания среди блеска неисчислимых танцующих огней, Пьер неподвижно внимал этому таинству пышноволосой и большеглазой девушки.
«Принеси мне гитару!»
Оторвавшись от своего очарования, Пьер внимательно осмотрел комнату и увидел инструмент, прислоненный в углу. Он тихо принес его девушке и снова тихо присел.
«Теперь слушай гитару, и гитара должна спеть тебе продолжение моей истории; в словах этого нельзя высказать. Поэтому слушай гитару»
Немедленно комната наполнилась мелодичными звуками, жалобными и замечательными, неразборчивыми, но восхитительными. Звуки, казалось, вальсировали в комнате; звуки висели, словно блестящие сосульки в углах комнаты и падали на него; и снова взлетали к потолку и снова повисали, и снова с серебристым звоном падали оттуда. Светлячки, казалось, гудели в звуках; казалось, что в них ярко, но все же мягко слышались летние молнии.
А безумная девушка всё играла и играла на гитаре; и волна её длинных темных локонов упала на гитару и закрыла её; и, тем не менее, оттуда продолжал исходить поток сладости и чрезвычайно неразборчивые, но бесконечно значимые звуки.
«Непостижимо таинственная девушка!» – вскричал Пьер. – «Говори со мной – сестра; если ты, действительно, смертная, то говори со мной, если ты Изабель!»
«Тайна! Тайна!
Тайна Изабель!
Тайна! Тайна!
Изабель и тайна!»
Среди кружащихся, ниспадающих и роящихся звуков, Пьер теперь слышал тоны, искусно и незаметно вплетенные среди бесчисленных вихрей других мелодий, – искусно и незаметно вплетенные, словно звуки уважаемых инструментов, но сами по себе замечательные и несдержанные, свободные и смелые – соударяющиеся и отскакивающие, будто от множества противоположных стен, в то время как с каждым слогом закрытая волосами фигура Изабель импульсивно, внезапно и шаловливо раскачивалась из стороны в сторону: это уже не походило на какую-либо песню, и, как казалось, не исходило из какого-либо рта, но доносилось от той же самой, скрытой волосами гитары.
Его лоб теперь горел странным и диким теплом; он положил на него руку. Сразу же музыка поменялась, начала затихать и меняться, и меняться, и меняться; и протяжно отступать, пока менялась, и, наконец, полностью затихла.
Пьер был первым, кто нарушил тишину.
«Изабель, ты наполнила меня таким удивлением, и я настолько обезумел, что определенные дела, которые я должен был обсудить с тобой, когда сюда прибыл, – об этих делах я не могу теперь вспоминать, чтобы поговорить о них, – я чувствую, что не все еще высказано тобой, кто со временем слабеет. Но мне уже больше нельзя оставаться. Считай меня всегда своим любимым, уважаемым и самым удивительным братом, который никогда не покинет тебя, Изабель. Теперь позволь мне поцеловать тебя и отбыть до завтрашнего вечера, когда я открою для тебя все мои мысли и все мои планы относительно нас. Позволь мне поцеловать тебя и проститься!»
Словно исполненная непререкаемой и твердой веры в него, девушка сидела неподвижно и слушала. Затем она тихо встала и в безграничном доверии подставила ему свой лоб. Он поцеловал его трижды и без каких-либо слов покинул дом.
Книга VII
О том, что произошло между двумя встречами Пьера с Изабель на ферме
I
Не сразу, а спустя долгое время Пьер сумел полностью или частично осознать произошедшее. Но теперь он смутно осознал, что часть его видимого мира прежде казалась ему не слишком обычной и прозаической, а также не понятной, и неясно почувствовал, что весь мир и каждая необдуманная обычная и прозаическая мысль в нем отстоит от решения на миллион морских саженей совершенно безнадежной таинственности. Во-первых, загадочная история девушки и её глубокая искренность, и всегда сопровождающие её призрачность, мрачность и почти волшебство, – сначала замечательная история девушки сместила всю заурядность и прозаичность в его душе, а затем необъяснимая игра на гитаре и тонкие мелодичные обращения, состоящие из нескольких кратких слов Изабель, пропетых в конце игры, – все это околдовывало его и очаровывало его, пока он не уселся без движения и не склонился, как одеревеневший и отягощенный тайной гость, пойманный и наскоро связанный в саду некоего некроманта.
Но теперь, оторвавшись от этого чародейства, он поспешно прошел по открытой дороге, стремясь с течением времени рассеять мистическое чувство или, по крайней мере, приглушить его на какой-то срок, пока у него не найдется возможности защитить оба тела и обе души от самых непосредственных последствий этого долгого дневного поста, блужданий и ночной незабываемой сцены. Теперь он пытался прогнать от себя все мысли, за исключением мыслей о физических потребностях.
Проходя через тихую деревню, он услышал, как часы пробили половину первого ночи. Он поспешно вошел в особняк через приватную дверь, ключ от которой висел во внешнем секретном уголке. Не раздеваясь, он бросился на кровать. Но, не помня себя, он снова поднялся и завел свой будильник так, чтобы тот обязательно проиграл в пятом часу. Затем заснул снова и, прогнав все вторгающиеся заботы и решительно настроив себя для дремоты, он вскоре впал в неё сначала с неохотой, но под конец с желанием и с душой. В пять часов он поднялся и на востоке увидел первые копья авангарда нового дня.
Его целью было уйти подальше в этот ранний час и, тем самым избегнув всякого случайного контакта с кем-либо из обитателей особняка, провести весь день в повторном блуждании в лесах, как единственной пригодной прелюдии к обществу такого дикого существа, как его впервые увиденная сестра Изабель. Но знакомая обстановка его комнаты необычайным образом подействовала на него.