Уши Сали навострились.
– Уборщик?
Должно быть, его интерес был очевиден, потому что мисс Терри покачала головой и вздохнула.
– Да, но он… черт, какое теперь политкорректное слово? Особенный?
Энтузиазм Сали улетучился, вырвался из груди, спустился по ногам и погрузился в трясину невежества вокруг него.
– Особенный?
Мисс Терри недолго смотрела на закрытую дверь кабинета, потом снова повернулась к нему.
– Мы наняли его в рамках программы. Для ветеранов-инвалидов.
– Инвалидов? Простите, я ничего не понял, мисс Терри,– прервал ее Сали.– Что за программа?
Она снова вздохнула, на этот раз тяжелее, беспокойство, страх и тревога последних двух дней изматывали ее так же сильно, как и всех остальных, оказавшихся втянутыми в этот кошмар.
– Он умственно неполноценный, агент.
– Что… в смысле, отсталый? – спросил Сали, возмущенный этой новой – и изобличающей – информацией.
Мисс Терри устало кивнула.
– Кажется, правильно говорить «умственно неполноценный», из-за военной травмы,– сказала она, откидываясь на спинку стула и тупо уставившись на свои руки, сложенные поверх заваленного бумагами стола. Сали подумал, что, может, ей не терпится покурить.– Но если свести все к простым фактам – да, этот человек умственно отсталый. Или почти что.
И тогда из Сали улетучилась последняя надежда.
Теперь он имеет дело с самым занудным учителем математики в истории учителей математики, который похож не то на кота, проглотившего канарейку, не то на очкарика, опаздывающего на встречу клуба любителей детективов. Волосы растрепаны, очки засалены, вязаный галстук скомкан и в пятнах на конце, где, видимо, упал в его завтрак.
Если этот мужик – гений похищений, то я королева Англии.
– Спасибо за встречу, мистер Поллак. Ничего, если я запишу наш разговор?
Поллак смущенно смотрит на Сали, бросает взгляд на диктофон на столе и качает головой.
Если не считать письменного стола, задвинутого в угол (где стояли телефон, пустой органайзер и карандаш со сломанным наконечником), в классе не было вещей – как и мебели. Его явно забросили.
– Снижение налогов предоставило вам помещение для допросов,– сказала ему директор и была права. Сали прихватил из кафетерия два металлических складных стула – снизу было аккуратно выведено желтым по трафарету слово «ЛИБЕРТИ» – и поставил посреди коричневого линолеума класса 21. «В целом,– он подумал,– этот кабинет очень даже похож на комнату для допросов в местном полицейском участке: решетки на окнах, грязно-серые стены… да, сойдет». Но он мог задавать вопросы хоть в грязной камере Алькатраса. Это не изменит правды о мистере Поллаке.
Он явно не имеет к этому никакого отношения.
Никаких намеков, никакой защитной реакции, никаких нервных тиков, и, основываясь на том, что Сали знает о лжецах (а знает он чертовски много), чем более вежливо и обстоятельно Поллак отвечает на вопросы Сали, тем более становится очевидно, что тот говорит правду и не знает, что случилось с Генри или Пэтченом, если уж на то пошло.
– Хорошо, мистер Поллак, спасибо, что уделили мне время,– говорит Сали, закончив разговор быстрее, чем предполагал. Он протягивает учителю визитную карточку.– Вы куда-то уезжаете во время каникул?
– Кто, я? Нет-нет. Нет, ни за что. Мне надо заботиться о птичках, и Черчилль – мой кот – с ума сойдет, если я оставлю его одного, а уж тем более, если запихну в переноску. И вообще, если Черча оставить с Пэрри и Дымком – это мои попугаи,– у него сразу такие глазищи…
– Ладно-ладно, я понял,– говорит Сали, ведя мужчину к двери.– Позвоните, если уедете из города, ладно?
Пейджер Сали жужжит, когда он закрывает дверь. Это из офиса, но Сали перезвонит попозже. В коридоре ждет отсталый уборщик на маленьком пластиковом стульчике для детей, умиротворенный и спокойный, как яблочко на дереве. Сали скопировал содержимое обоих файлов и отправил по факсу в офис, наверняка там проводят проверку, но это может подождать. Если уборщик, который, похоже, шесть футов ростом и двести пятьдесят фунтов весом, в чем-то замешан, Сали просто позовет его снова. Но здесь наверняка еще один тупик, и ему не терпится покончить с этим, чтобы уже проверить второстепенные зацепки, связанные со школой. Сали точно уверен, что в школе есть виновные. Просто должны быть. Верно?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
К сожалению, главный свидетель – хулиган по имени Джим Хоукс, который, как оказалось, дружил с покойным Томасом Пэтченом,– пропал. Прошлой ночью так и не вернулся домой. Его мать (отец жил в Сан-Франциско с новой девушкой и давно уже не общался с сыном) не потрудилась позвонить в полицию, потому что, как заявила рано утром: «Он всегда убегает, занимается где-то какой-то хренью».
Так что теперь полиция Сан-Диего разыскивает двоих детей – Генри Торна и Джима Хоукса. Но без знания того, кто подговорил Джима передать записку, информации мало.
Сали хмурится, чувствуя, как утренний кофе возвращается в виде липкой струйки кислоты, поднимающейся по горлу. Все становится более запутанным именно в тот момент, когда должно проясниться. Часы тикают, и очень даже громко. Что бы Сали ни говорил Торнам, Генри находится в большой, смертельной опасности. Через тридцать шесть часов индекс вероятности нахождения парня рухнет вниз графика.
И каковы шансы вернуть Генри Торна живым после трехдневного отсутствия?
Почти нулевые.
– Мистер Хинном? – зовет Сали и невольно делает шаг назад, когда уборщик в синем комбинезоне, прямо как заключенный, подходит ближе. «Да он же огромный»,– думает Сали, но его это не пугает. Даже немного выводит кислоту в кишечнике. Вымывает приливом – хоть и небольшим – адреналина.
«Этот мужик может разорвать ребенка пополам, даже не напрягаясь»,– думает Сали, но не со страхом, а со странной радостью. Ощущением… возможности.
Ощущение удваивается, когда Фред Хинном берет агента Эспинозу за руку, пальцы крепко сжимают руку Сали, эта хватка подобна тискам, и мышцы на обнаженных предплечьях перекатываются от нажима. Его улыбка, хотя и искренняя со стороны, кажется Сали какой-то пустой.
Зато глаза – совершенно другая история.
«Они живые»,– думает Сали и изо всех сил старается соответствовать небрежной улыбке великана, молясь, чтобы уборщику не пришло в разбитую голову сломать ему руку. У Сали такое чувство, что его пальцы тогда хрустнут, как зубочистки.
– Зайдете на минутку? У меня есть пара вопросов.
– К-к-конечно,– отвечает уборщик, и Сали оценивает это заикание,– мисс Терри сказала, что можно.
– Отлично,– отвечает Сали и отходит в сторону, пока неуклюжий мужчина проскальзывает в офис. Агент уже забыл об учителе математики и о звонке из офиса. Сейчас все его внимание сосредоточено на предстоящем допросе, потому что его нутро кипит, и совсем не от дерьмового кофе; от того, что делает его очень хорошим детективом. Это должно быть у любого хорошего агента,– пресловутое, банальное, но совершенно верное чутье.
И прямо сейчас оно подсказывает ему, что с уборщиком что-то не так.
Да, прямо сейчас. Точно. Внутренний голос все не замолкает. Он говорит ему – и довольно взволнованно,– что все может быть не так запутано, как кажется, и когда Сали садится напротив Фреда Хиннома, который переводит взгляд с диктофона на Сали, его широкое, непроницаемое лицо бесстрастно и безмятежно, улыбка исчезла, но глаза горят, Сали не удивляется тому, что улыбается во все зубы.
Как человек, заблудившийся во тьме, который заметил вдалеке яркий огонек.
7
ЯРОСТЬ.
Вот, что чувствует Генри, и ему плевать плевать плевать ПЛЕВАТЬ, что думают и чувствуют остальные, какие тупые и ужасные вещи проносятся у них в голове.
Да, ярость. А еще боль.
Он почти забыл, какую сильную боль испытывал после несчастного случая, месяцы физиотерапии, такая слабость, что он засыпал в слезах, но после побоев Пита его тело словно решило проиграть лучшие хиты: грудь болит, бедро ноет и горит от прикосновений, а каждый шаг будто посылает разряд тока. Но сильнее всего ранит и превращает эту боль в кипящую ярость его мужская гордость. Ему стыдно – стыдно за то, что он так по-детски плакал, когда Пит кричал, бил его и пинал ногами.