– Бар,– говорит он хриплым голосом, гадая, как звучит мертвый придурок, гниющий в квартире сверху.
– Грег?
– Да. Джим?
– Ты сказал: «Бар»?
Грег морщится.
– Э-э… что такое? Ты же сказал, что позвонишь только если…
– Закрой пасть.
Грег так быстро замолкает, что зубы громко щелкают друг о друга.
– Слушай, у нас проблемы. Все пошло не так, как я надеялся. Не буду пускаться в детали, понял? Не спрашивай. Может, нас уже слушают.
«Копы»,– думает Грег. И, черт возьми, он прав.
– Слушай. Бери огромную спортивную сумку в кабинете. Закрой всё, запри все двери, а потом убирайся на хрен. Посмотри на часы.
Грег опускает взгляд.
– Посмотрел.
– У тебя пятнадцать минут. Потом сработает бомба, понял?
– Да-да, я уже уеду, клянусь.
– Отлично. Ты знаешь, где точка сбора. Мы всё спланировали на случай неудачи, верно? Скажи, что помнишь.
– Я знаю, чувак, знаю,– говорит он. И это правда. В полумиле от школы есть продуктовый магазин с хорошей оживленной парковкой и большим количеством съездов, именно там его будет ждать Джим. «Надеюсь, сначала он снимет синий комбинезон,– думает Грег, гадая, насколько все плохо на самом деле.– Ну, уж точно не хорошо».
– Отлично. Увидимся через двадцать минут. Будь спокоен, но шевели задницей. Если ты меня не увидишь, не останавливайся.
– Я понял, до скорого.
– Не тормози.
– Господи, да я понял. Пятнадцать минут и БУМ.
– Уже четырнадцать.
На другом конце провода слышится щелк, и голос Джима сменяется монотонным гудением пустой линии, за которым следует такой же монотонный голос:
Если хотите позвонить, пожалуйста, повесьте трубку…
Грег так и делает, считает про себя до десяти, чтобы замедлить сердцебиение, включить мозг и перейти к делу. Они пойдут по другому плану, вот и все. Все понимали, что такое возможно. И все же от осознания того, что игра наконец началась, у Грега по коже бегут мурашки, а желудок сворачивается.
Теперь уже нельзя оглядываться. Сзади только тупик. Надо двигаться вперед, играть, довести до конца дело, которое они так тщательно спланировали.
Грег подходит к музыкальному автомату, выдергивает шнур из розетки, обрывая песню на середине припева. Ему нужно подумать.
Никаких ошибок.
Он идет в офис, хватает большую сумку и перекидывает через плечо. Его бумажник, ключи, солнцезащитные очки и бейсболка лежат аккуратной стопкой там, где он их и оставил на столе – все вместе, чтобы не бегать. Грег натягивает куртку, надевает кепку и очки, кладет в карманы бумажник и ключи и быстро проверяет диван, хоть и знает, что собрал все, что принес.
Он перепроверяет замок на входной двери, выключает свет и направляется по темному заднему коридору к служебной двери, где в переулке стоит грязно-коричневый «Дастер».
Держитесь, мальчики-девочки, сейчас будет интересно.
Уже у машины Грег бросает сумку на заднее сиденье, садится, осматривает переулок на предмет черных или сине-белых машин, вставляет ключ в замок зажигания и поворачивает. Двигатель «Дастера» урчит чистой, громкой жизнью, и даже несмотря на беспокойство Грег чувствует прилив чистого адреналина, который посылает эндорфиновый заряд – тот, что заставляет его чувствовать себя словно под кайфом.
Хей-хо, погнали. Грег готов начинать.
Пора зажигать. Пора веселиться.
Пора бежать.
10
Генри ужасно не хочет идти обратно в комнату, но это все равно лучше, чем сидеть пристегнутым к трубе на полу кухни и терпеть побои.
Лиам стоит в дверях, пока Генри шаркает к кровати, угрюмый и раздраженный. Он натягивает одно из колючих зеленых одеял себе на колени и смотрит на дальнюю стену. В животе урчит, но он не обращает на это внимания. Он просто хочет спать до тех пор, пока все это не закончится.
– Генри,– говорит Лиам.
Генри смотрит на него, ничего не отвечая. Лиам сложный, но Генри ненавидит его, кем бы или чем бы он ни был. Мальчик считает, что Лиам очень похож на тропическую погоду, о которой им рассказывали в прошлом семестре естествознания: в одну секунду дождливо, в следующую – жарко, а потом, когда ты совсем этого не ожидаешь, налетает лютый ураган.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Все скоро закончится.
– Да, хорошо,– говорит мальчик и ложится на пружинистый матрас, ржавая проволока раздражающе скрипит от каждого движения.
– Эй, Генри?
– Что? – стонет мальчик, мечтая, чтобы его оставили в покое, больше всего на свете желая оказаться подальше от этого места, от этих людей.
– О какой цифре я думаю? – спрашивает Лиам, и Генри не может удержаться. Он знает, что Лиам просто издевается, но это все равно, как если бы кто-то бросил мяч тебе в живот – ты поднимаешь руки и ловишь. Инстинкт.
– Двенадцать,– бормочет мальчик в подушку, а затем морщится.
Генри! Что я тебе говорил? Не раскрывай ему секреты, сынок! Ты должен выведать их секреты, а не наоборот!
Но Генри устал, и ему страшно. Ему не нравится чувствовать себя одиноким, покинутым. И если Лиам немного о нем узнает, немного привяжется или, может, просто не захочет убивать его в конце, тогда все это будет не напрасно. Так ведь?
– Твою мать,– шокировано шепчет Лиам.
– Теперь десять, теперь сорок два, сто восемнадцать, теперь девять, двадцать семь, сорок, две тысячи…
– Хватит! Боже!
– Ну тогда не думай о цифрах! – кричит Генри в ответ, зная, что нарывается, но ему плевать.– Ты сам попросил…
– Ладно-ладно. Просто прекрати. Но это… как? Как, Генри? – Лиам чуть ли не вваливается в комнату, закрывает за собой дверь и скатывается по стене, согнув колени и сложив перед собой руки, как будто в мольбе.– Дай мне подумать.
Полегче, сынок. Хватит. Он впечатлен, это очевидно. Но не говори ему обо всем, ладно?
– Ладно,– говорит Генри, зная, что Лиам сочтет это за ответ на свою фразу, а не на фразу голоса. Мальчик ждет, пока Лиам возьмет себя в руки, но не перестает считывать его мысли, его реакцию, его чувства: «Какого хера тут творится? Что это за парень? Черт, может, я спятил. Пусть докажет еще раз, подумай о чем-то невозможном. О том, чего никто не знает».
– Как ты это делаешь, Генри? – наконец спрашивает он.– Только правду.
Генри недолго молчит, а потом отвечает:
– Как-то.
Лиам открывает рот, и Генри знает, что он попросит о новых трюках. О новых картах Зенера.
О чем я думаю?
О чем я думаю?
О чем я думаю?
Генри не понимает, с чего такой ажиотаж. Почему люди так удивляются. Читать мысли – все равно что копаться в ящиках чужого стола, в старой спрятанной коробке из-под обуви или корзине с нижним бельем. Это настырно и бессмысленно. Видеть чувства людей – это, конечно, хорошо, но если Генри и правда особенный, то смог бы понять все это и без окружающих красок. Дядя Дэйв однажды сказал, что в зале суда может понять просто по лицам, кто из присяжных за него, а кто – против.
– Все видно по поджатым губам и напряженному взгляду,– сказал он Генри, опьяненный выигранным делом.– По тому, как они сжимают руки. По позе. Все это рисует картину, которую я умею использовать и убеждать дальше. Считывать людей несложно, Генри, если знаешь, куда смотреть.
Генри считает, что это правда, но все же некоторых людей читать труднее. С виду мягкие мужчины могут оказаться серийными убийцами, а красивые женщины внутри могут быть холодными, как лед. Со стороны добрые дети под маской могут хотеть причинить тебе боль. А с незнакомцами особенно трудно, потому что ты видишь их впервые, их улыбки могут означать все. Что угодно.
Но прежде чем Лиам успевает задать вопрос, или Генри успевает еще немного подумать о дяде Дэйве, они оба кое-что слышат.
Звук двигателя автомобиля.
Генри быстро садится, его ноги касаются пола прежде, чем он успевает это осознать. Лиам, кажется, удивлен этому звуку не меньше Генри,– у него отвисает челюсть, а тело напрягается. На краткий миг они с Генри встречаются взглядами, каждый думает об одном и том же: