Читать интересную книгу Гнев Цезаря - Богдан Сушинский

– Во-первых, запомни: ни женой, ни любовницей, ни твоей «девкой легкого поведения» я не стану.

– А что, существует некая четвертая ипостась? – попробовал съязвить Дмитрий и сразу же понял, что слишком плохо представляет себе, с каким типом женщины свело его случайное знакомство во время одного из флотских партактивов, куда Настасья Косташ прибыла в качестве представительницы горкома.

Едва услышав о «четвертой ипостаси», эта рослая, гренадерского телосложения дама отчитала его, хоть и не повышая голоса, но с такой жесткостью, с какой вряд ли позволяла отчитывать кого-либо из подчиненных. После чего изволила продолжить свою мысль:

– …И во-вторых, никаких опозданий, никаких цветов и комплиментов, а главное, никакой болтовни в постели, точнее, вообще никакой болтовни. Возлежали – и разошлись.

Это слюнявенькое какое-то словцо – «возлежание» – Гайдук воспринял с таким омерзением, что впредь не только постельные страсти, но и сами их встречи, где бы они ни происходили, называл только так – «возлежанием». Вот и сейчас, вспомнив это словцо, Гайдук спросил:

– Может, все-таки перенесем наше возлежание в постель?

– Ни в коем случае, – лишь на какое-то время прервала свое сладострастное занятие фон Жерми. – В постели – это уже будет совершенно не то. Здесь, под теплыми струями воды… Словом, чувствуешь себя так, словно вкушаешь запретный плод в душевой студенческого общежития. И не употребляй больше это гадкое словцо – «возлежание».

– Ладно, уговорила.

– Как только оно могло прийти тебе в голову? – явно устроила себе передышку фон Жерми. – «Воз-ле-жа-ние», тьфу ты господи!..

– Не все так безнадежно, Анна, как тебе кажется. Просто существует женщина, которая его обожает.

– Представляю себе, какова она в постели во время своего дурацкого «возлежания»…

– Не спорю, нечто подобное представить себе нетрудно.

В течение всей войны юная Настасья, выпускница продовольственного техникума, прослужила заместителем начпрода в штабе пехотного корпуса. Свой фронтовой путь она, как выяснилось, завершила в звании капитана, с ранением и контузией, полученными уже в начале сорок пятого где-то в Польше. Случилось это во время нападения на колонну с продовольствием, которой она командовала. Кто нападал – то ли германские диверсанты, среди которых были власовцы, то ли подразделения партизанской Армии Крайовой[32], то ли залетная банда дезертиров – установить так и не удалось. Зато документально засвидетельствованы были некоторые подробности этого боя. Как объясняла потом смершевцам сама Настасья, она, отстреливаясь, ушла в болотистый кустарник, оттуда – в лес, а добравшись до россыпи лесных валунов, сумела подстрелить из засады увязавшегося за ней преследователя, уже третьего по счету в ходе этого налета, и только тогда потеряла сознание.

Обнаружили ее смершевцы лишь в конце четвертых суток, в нескольких километрах от места нападения, в полуразрушенной хижине лесного хуторка, во время прочесывания местности. Все это время она питалась обнаруженными в руинах каморки лесными орехами да крошками, остававшимися под мешковиной, в кошелке для сухарей.

Колонну, конечно, сожгли, охрану и водителей диверсанты перебили, но лучшей рекомендацией начальнику колонны послужило ее – пусть и легкая, пустячная осколочная царапина в ногу – ранение в бою. А еще тот факт, что неподалеку от хуторка действительно обнаружили одного из скошенных ею из автомата преследователей, который все никак не мог угомониться. Этот же факт, свидетельствовавший о сопротивлении Анастасии Косташ врагу «до последней возможности», и послужил основанием для награждения ее самой почитаемой среди фронтовиков наградой – медалью «За отвагу», а затем и зачисления курсантом в школу разведчиков-радистов. Кроме этой медали, в Анастасии еще были орден и три медали, однако непышную, почти незримую для мужского ока грудь ее украшала только «Отвага».

Погружаясь в воспоминания, Дмитрий не сразу сообразил, что графиня вновь предалась своей усладе, и с сожалением подумал, что, очевидно, так никогда и не решится предложить своей руководящей даме заняться такими же развлечениями. Сама мысль о каких-либо «и тому подобных извращениях» по-прежнему казалась ему актом самоубийства.

Когда подполковник появлялся, Настасья тут же, как рядового – в наряд вне очереди, отправляла его в душ, после чего, не стесняясь, словно собачонка, обнюхивала от шеи до ног. И если находила, что «жеребцовый дух оказался изгнанным», строго командовала: «Все, отбой, возлегаем!» И ложилась посреди постели, словно павший на плацу перед генералом новобранец, – ноги вместе, руки по швам.

«Зато, – утешил себя подполковник, – в запасе у тебя остается секретное средство, позволяющее в любое время прервать отношения с секретарем горкома Косташ по ее инициативе – пусть и не совсем красиво, зато без каких-либо дальнейших упреков и вообще проблем».

Из душевой – по просьбе Анны – подполковник вышел один, оставив женщину «покаянно отмываться». Он чувствовал себя так, как обычно чувствуют себя моряки дальнего плавания, которым кажется, что одной ночи, проведенной с портовой красоткой, вполне хватило, чтобы судьба отблагодарила его за все то вынужденное многомесячное воздержание, которому он подвергался в океане.

Вот и сейчас, вспомнив о Настасье Косташ, флотский чекист жертвенно пообещал себе, что обязательно попытается склонить ее к «грехопадению в душевой», но затем мысленно представил себе реакцию руководящей дамы и, беззвучно рассмеявшись, так и уснул с блаженной улыбкой, дополняемой шумом воды в душевой.

41

1950 год. Рим. Аэропорт Чампино

Пока самолет, постепенно снижаясь, приближался к римскому аэропорту Чампино и разворачивался над остроносым мысом в районе Остии, фрегат-капитан, прильнув лбом к стеклу, любовался залитыми солнцем холмами Римской Кампаньи и долинами Понтийской низменности. Он с интересом первооткрывателя всматривался в хаотическое нагромождение вилл и загородных дворцов, за которым должна восставать невидимая с его высоты резиденция папы римского в Кастель-Гандольфо, и пытался определить типы трех военных кораблей, стайкой отдыхающих посреди залива, на дальнем рейде рыбацкого поселка Пало.

Боргезе не любил авиационные перелеты, но поскольку ни одно судно мира не способно было доставить его из глубоко сухопутного предгорного Милана к предместьям Рима, то сейчас он утешал себя, что дальнее перемещение в поднебесном пространстве заняло всего пару часов, сэкономив ему уйму времени. И забавлялся тем, что, потакая низменным солдатским инстинктам, в какие-то мгновения, особенно при заходе на посадочную полосу, представлял себя не в салоне рейсового самолета, а в кабинке пикирующего штурмовика.

Из Милана он с куда большим желанием отправился бы на свою виллу на Сардинии или на виллу Розанды Лукании под Виареджо, где ему по-прежнему всегда рады, однако «дела службы», как он обычно именовал подобные хлопоты, настойчиво звали его в столицу. В Милане он пробыл всего две недели, но за это время супруга несколько раз сообщала ему о потоке всевозможных приглашений и запросов, которые письменно и по телефону поступали на их домашние «координаты» из самых различных организаций и государственных инстанций. Порой таких неожиданных и почти экзотических, как рыцарские ордена, масонские ложи, «Комитет влиятельных деятелей по формированию правительства мира», «Сообщество искателей морских сокровищ» или «Конгресс возрождения Римской империи».

– Оказывается, – с нотками грусти в голосе подытожила последнюю телефонную сводку подобных информаций княгиня Дарья, – тебя жаждет видеть в своих рядах такое немыслимое количество всевозможных объединений и адептов тайных обществ, что я удивляюсь, как это они не разнесли твою тюрьму по кирпичику, еще за три месяца до твоего освобождения. Ты не знаешь, с чего это все они вдруг возжелали тебя, странника морей?

– Всем им не хватает героев. Если не нации, то хотя бы подводного флота.

Князь произнес это с явной долей иронии, однако Дарья, которая вообще редко проникалась ироническим настроем супруга на «послевоенную, посттюремную жизнь», восприняла его предположение со всей мыслимой серьезностью.

– Им действительно не хватает героев. Всем нам, всему обществу, не хватает не только героических иллюзий и мифов, но и вполне реальных героев. Так что возвращайся, возрадуй толпу, собирай вокруг себя «не сложивших оружие», начинай свой собственный марш на Рим[33].

– Только учти: если я действительно совершу свой «марш на Рим», толпа потребует новой войны. Вспомни древнюю историю: всех великих героев рождали великие войны.

Это был запрещенный удар, пусть и сугубо философский. Валерио знал, как Дарья устала от войны. Даже от той, которая поначалу рождала в ее русском патриотическом сознании надежду на гибель коммунистической империи и возрождение империи этнически российской.