всего тем, что чрезмерно разговорчиво и ненормально общительная ларусска ни-че-го-шеньки о нем не знала. Ведет караван, ведает всей охраной, хороший воин и… все. И никто другой, как вскоре выяснилось, тоже оказался не в курсе, кто такой Шикс и откуда взялся. Кроме разве что Брегола, но тот, если и был в курсе, кому доверил охрану своего товара, благоразумно помалкивал.
Были, конечно, еще возницы: смешливый Янек, ворчун Зого, скрипучий, как древесный пенек, старик Шептун, неразлучная троица Вышибала, Сноб и Луга, обожающие подтрунивать друг над другом и всеми остальными, молчун Зира, скромняга Итор…
Я только успевала голову поворачивать, даже не пытаясь запомнить или тем более остановить бесконечный поток имен, а Зита все говорила, говорила и говорила. Говорила, пока крошила в котел зеленые овощи. Говорила, когда сноровисто резала мясо. Когда вытирала руки или снимала с огня закипевшую похлебку. Когда пробовала получившееся варево на вкус, бегала к ключу за водой. Когда улыбалась, помогала управиться мужу с ранами…
С непривычки у меня даже голова разболелась, хотя, надо признать, голосок у нее был звонкий, чистый, как горный ручеек. Улыбка мягкая и приятная. Глаза теплые и искристые, а руки – умелые и очень заботливые.
Велих терпеливо снес ее щебетание, мужественно выдержал утомительный и довольно болезненный процесс перевязки, в котором супруга, хоть и не понимала толком, но все равно очень старалась. Наконец высвободился, нежно поцеловал порозовевшую щеку красавицы и, переведя дух, отошел к собравшимся поодаль воинам, прихватив заодно и маленького сына.
Я снова присмотрелась к Луке, но в глаза не бросилась ни неестественная бледность, ни ненормальный блеск глаз, ни слишком длинные зубки, ни гибкие паучьи пальцы… самый обыкновенный мальчишка. Здоровый, крепенький, с любопытными глазенками и озорной улыбкой.
Когда он в третий раз пробегал мимо висящего над огнем котелка, Зита ловко поймала его на руки и надолго позабыла про все остальное, что, признаться, меня сильно порадовало. Облегченно вздохнув, я тихонько отошла в сторону и, сочтя свой вклад в процесс готовки достаточным, без лишнего шума занялась Воронцом.
– Что, тяжко с непривычки? – понимающе усмехнулся Лех, сев рядом и привалившись спиной к тележному колесу. – Ничего, привыкнешь. Главное, не вникать слишком сильно, а то одуреть можно. Велих-то давно освоился, да и остальные тоже… Вот увидишь, завтра станет полегче.
Я покосилась на его усталое лицо, запахнутый в теплый плащ торс, из-под которого выглядывали голые пятки, и хмуро обронила:
– Ты бы не сидел на земле.
– Боишься застужусь?
– Нет. Боюсь, что из-за прихваченного горла ты ночью храпеть начнешь, а мне подобная перспектива, как сам понимаешь, не слишком нравится.
– Ого… злишься, что сразу тебе не поверил?
– Нет, – ровно повторила я. – Просто не люблю лишних проблем. У тебя повязка сбилась. Надо поправить.
– Ну поправь, – прищурился Лех, наблюдая за мной из-под полуопущенных век.
Я молча наклонилась и чуть резче, чем следовало, дернула за полоску ткани, на которой висела сломанная рука. У него слегка дрогнули губы – то ли в улыбке, то ли в гримасе боли, потому что кости наверняка потревожились, однако ни звука я от него не услышала. После чего отвернулась и снова занялась умирающим.
Воронец так и не пришел в себя. За этот день он резко осунулся, как-то посерел лицом, его кожа заблестела мелкими капельками пота, судорожно сжатые губы слегка шевелились, а иногда, когда я слишком сильно затягивала ткань, с них слетал слабый стон. И именно это красноречиво говорило знающему человеку, что вознице осталось совсем недолго.
В свое время старый мастер Ларэ, которого мы с Румом когда-то давно встретили в одном окраинном городишке, многому меня научил – как различать раны, как правильно обрабатывать и чем смазывать, если внутри поселилась гниль. Показал травы, научил варить лечебные отвары, показал, как правильно собирать и хранить драгоценные корешки…
Лех не вмешивался и никак не комментировал мои действия. Но когда я закончила с Воронцом и наклонилась, чтобы заняться его ногой, мгновенно насторожился и торопливо отодвинулся.
– Не надо, я сам.
Ну сам так сам.
Я пожала плечами, положила рядом с ним специально заготовленные тряпицы, вымоченные в крепком вине. Сделала вид, что не заметила подсохшей полоски крови на торчащей из-под плаща лодыжке, и отошла в сторону, предоставив ему обширное поле для деятельности.
Не хочет – не надо. Навязываться не собираюсь. Небось не мальчик, сам должен понимать, что одной рукой с такой раной ему не управиться. А вторую тревожить не следует, иначе потом кость не срастется. Так что все равно придется кого-то просить о помощи. Того же Яжека, например, или Велиха. Или болтушку Зиту. Впрочем, не мое дело, не доверяет – значит не доверяет. Пусть кобенится дальше.
Я еще раз оглядела лагерь, в котором спокойными и безмятежными казались только ларусска с маленьким сыном. Мигом подметила внимательные взгляды. Правильно углядела держащихся поодаль вооруженных воинов, а потом мудро пристроилась в сторонке. Так, чтобы иметь как можно больший обзор и успеть, если что, незаметно скрыться.
Не сказать, чтобы увиденное меня порадовало, но и неожиданностью не стало – меня старались не задевать взглядами, но одновременно и не спускали глаз. То один, то другой взор словно случайно останавливался на моем лице и так же быстро убегал в сторону. Разговоры велись негромкие, но тут, наверное, сказывалось общее напряжение. Все же я не настолько страшная, чтобы от меня шарахаться. И не бог весть какая шпионка, чтобы обсуждать в тесном кругу великие походные тайны.
На поляне неожиданно стало очень тихо.
Я тут же насторожилась, ожидая самого страшного, вплоть до того, что все до одного караванщики вдруг превратятся в упырей и вот-вот накинутся на потерявшую бдительность жертву. Одновременно начала потихоньку отращивать коготки, благоразумно пряча их в густой траве. Напряглась, внимательно оглядела закаменевшие лица людей… и сердито ругнулась, наконец-то опознав причину их неожиданного ступора: громадный черный кот медленно ступил на притихшую поляну и брезгливо выплюнул на землю тушу крупного кабана.
Он возник из леса совершенно бесшумно – как тень, как призрак, как настоящий, всецело уверенный в себе хищник. Не потревожил ни листка, ни травинки, ни деревца. Просто шагнул из темноты, будто из преисподней,