везти в Простеёве листовки и партийную печать, поэтому она согласилась принять предложение Юлы. Разве есть более подходящее алиби, чем свидание двух давно не видевшихся влюбленных?!
Свидание…
— Знаешь ли ты этих молодых людей, с которыми встречаешься? — откуда-то издалека донесся до нее голос Юлы. В ответ на этот вопрос она снисходительно улыбнулась. — Меня ты знаешь целых шесть лет, — раздраженно продолжал Юла, — и, несмотря на это, ты мне не доверяешь настолько, чтобы поделиться со мной своими планами! — «Нет, только не так, я вовсе не хочу вести себя таким образом, я должен говорить с ней спокойно, разумно», — подумал он и начал поэтому ласковым, тихим голосом: — Мир болен, Марушка!
— Это я и сама вижу! — В ее глазах появилось выражение снисходительности.
— Но на самом деле все выглядит совершенно иначе, — не сдавался Юла, — Я тебя убеждал, чтобы ты не верила людям, но ты рассудила по-своему. Говоришь, что видишь, но что? Видишь, как кулаки и предприниматели богатеют на несчастье и лишениях других? Посмотри вокруг себя повнимательней. Ты увидишь, что каждый трудится до кровавых мозолей, лишь бы побольше заработать, разбогатеть, расплатиться с долгами. И с такими людьми ты хочешь выиграть войну?
— Я общаюсь с совершенно другими людьми. Они работают не ради денег, а из-за любви… из-за любви к правде.
— Из-за любви! — ядовито рассмеялся Юла. — И это говоришь ты! Однако стимулом жизни является не любовь, а предательство. Да, предательство! Ты ведь знаешь это по своему опыту!
— Я знаю людей, которые готовы умереть за правду! — твердо заявила Марушка.
— Но смерть же не должна быть целью! — воскликнул с отчаянием Юла. — В мире существует еще кое-что кроме смерти.
— И нечто большее, чем жизнь.
Ее спокойный тон взорвал его.
— В тебе говорит твое религиозное прошлое! — бросил он ей в лицо. — Мученичество, вознесение на небо… вера в загробную жизнь.
— Думаешь, что такие мысли уместно высказывать именно здесь? — Марушка скользнула взглядом по могилам.
— Предательство, измена… — цедил Юла сквозь зубы. Он не хотел сдаваться. Не мог сдаваться. Вероятно, это последний шанс вернуть Марушку. Сегодня или никогда!
Он повел ее в сады за Простеёвом. Они сели на пустую скамейку, с трех сторон закрытую густой листвой. Вокруг стояла тишина, лишь птицы весело пели под ярким весенним небом. А сердце Марушки было спокойным и холодным. Она все уже решила бесповоротно. Юла глядел сбоку на ее милое лицо, и его сердце болезненно сжималось при мысли, что когда-то он мог обнимать ее и целовать. Сейчас он обнаружил в ней новые, незнакомые черты, которые его раздражали. Можно ли в восемнадцать — двадцать лет любить жизнь и людей и одновременно стрелять в них, убивать? И все это во ими любви к людям… Нет, Юла не хочет, чтобы именно Марушка стреляла, не хочет, чтобы она убивала!
— Нечто подобное понятно в мирное время, но сейчас война.
Это, кажется, ее слова?
— Марушка, — убеждал он ее нежным голосом, — пойми, что речь идет не об игре. Попасть в руки гестапо — это конец. Речь идет о жизни. О твоей жизни… А это равносильно тому, если бы моя жизнь тоже была под угрозой.
В то время как он говорил, Марушка вспоминала о первом заседании Союза молодых коммунистов. Ее избрали в руководство в составе пяти членов. Через окно дома, где проходило заседание, была видна широкая водная гладь Книничского водохранилища. По дороге, проходящей наверху, проезжали немецкие автомашины, и Ольда внимательно за ними наблюдал. И если бы какая-нибудь автомашина остановилась, он тут же дал бы знак.
— Всякий фанатизм приводит человека к гибели. Согласись, что ты фанатичка. У вас всегда это было и семье. Опомнись, милая, пока не поздно… — умолял ее Юла.
А Марушка тем временем вспоминала о перекрестке дорог между Худчице и Чебином, куда Ольда привез ее на велосипеде и где они встречались с человеком, который поддерживал связь между малгостовицкой ячейкой и ее тройкой.
Юла подсел к ней вплотную и взял за руку.
— Ты теряешь ориентировку, Марушка. Катишься в пропасть, и все это происходит потому, что ты отвернулась от меня. — Она вздрогнула, а он попытался ее обнять: — Вернись…
Вернуться в темницу? Теперь, когда она наконец-то обрела свободу?! Марушка вырвалась и оттолкнула его.
— Марушка, мы столько боролись за нашу любовь, столько волнений она нам принесла, и теперь мы должны забыть о ней?
Она наклонила голову. Сердце ее наполнялось болью. Прощай, любовь, погас твой святой огонь!.. Ее глаза повлажнели. Она оплакивала свое прошлое.
Юла воспринял ее слезы как росинку надежды, которая освежит увядшие цветы. Он вновь схватил ее за руку и прижал к себе.
— Не трогай меня, или я позову полицию.
Юла замер как громом пораженный. Полицию?! Он отдает ей свое больное сердце, а она хочет позвать полицию! Возможно ли это? Неужели его Марушка способна на такое?
Когда он любил ее, он чувствовал себя красивым, сильным и непобедимым. Без нее же он стал слабым и беспомощным. Ее восхищение прежде так вдохновляло его! Юла верил, что когда-нибудь он станет известным поэтом. Ее же холод и пренебрежение превратили его в нищего, лишнего, никому не нужного человека. Он бросил на нее долгий взгляд, полный беспредельной тоски. Но Марушка ничего не заметила. Нечто другое, более сильное, чем бывший любимый, пленило сердце девушки и овладело ее чувствами.
Домой Марушка вернулась к рассвету. Болели ноги, но душу согревала мысль о том, что она окончательно порвала со всем, что мешало ей выполнять поставленную задачу. Марушка горько усмехнулась, вспомнив слова Юлы.
Она хочет бороться, бороться с оружием в руках. Но Боб все медлит. По его мнению, ситуация еще не ясна. Он говорит почти как Юла, и это раздражает Марушку. Возможно, Боб и прав, ведь он получает достоверную информацию. Над почтой на втором этаже размещается жандармский пост. Пользуясь возможностью, Боб подслушивает их служебные разговоры. Много полезного он узнает из болтовни начальника поста, прапорщика, который пошел на службу к немцам в надежде на повышение. Ему хотелось быть важной персоной. Он наводил на людей ужас, распуская о себе невероятные слухи. В сущности, он был неплохим парнем.
— Черт возьми, что я наделал! — сетовал он однажды, когда они остались с Бобом на почте вдвоем. — Они такие мерзавцы, а я у них служу! Что теперь делать?
— Помогать нам, — ответил ему тогда Боб.
Прапорщик повернул к нему красное, мясистое лицо. По всему было заметно, что он напряженно думает. Он тогда не сказал ни да ни нет, но с той поры стал на