― Пора! - просто сказал он. - Пошли! Драйден, ты сегодня дежурный? Пусть ее прикопают где-нибудь. Только не забудь прихватить ее обувь... Ишь ты, даже каблуки не сбиты...
Вскоре они двинулись в путь. Сегодня они двигались медленнее обычного. Памятуя о тех, кому трудно идти, Дилер Даксель задал щадящий темп. И еще их было на одного человека меньше.
Около полудня, пройдя насквозь очередную рощу с редкими невысокими корявыми деревьями с плоской зонтичной кроной, они неожиданно вышли на край плато. Горизонт внезапно раздался вдаль и вширь, впереди и внизу простерся слегка волнистый мохнатый зеленый лесной ковер, переходивший на севере в каменистые пустоши, за которыми вздымал к небу снежные вершины величественный горный хребет. Здесь были заметны следы ночного землетрясения: у кромки исполинского обрыва змеилась опасная трещина, в одном месте она обрывалась вниз языком недавнего обвала.
Осторожная разведка показала, что стены плато, поднимавшегося над поросшей лесом равниной на добрые три сотни метров, почти отвесны, и дороги вперед нет. Тогда Дилер Даксель приказал становиться на обед прямо у края рощи и послал вправо и влево две группы разведчиков, как он выразился, "осмотреться по сторонам".
Под деревьями заполыхали костры, возле них засуетились кашевары из хозотделения, готовя на обед привычную бобовую похлебку. Носильщики-водоносы наливали во фляжки воду из пластиковых колб, стараясь как можно бережнее расходовать их невеликий запас.
Получив свою порцию последним, как и положено дежурному, Драйден Эргемар огляделся по сторонам. Эстин Млиско обедал как бы и вместе со всеми, но, в то же время, и отдельно от остальных. Вокруг него зияла пустота. Эргемар снова оглянулся, ища тех, кто мог бы ее заполнить. Дилер Даксель о чем-то беседовал с Хенной и Дауге, который сегодня выглядел растерянным и осиротевшим, Эрна Канну развернула свой походный медпункт и ставила кому-то примочки на натертую ногу, еще два человека сидели чуть поодаль, ожидая своей очереди.
Сделав несколько шагов, Драйден Эргемар присел прямо на засохшую траву рядом с Млиско. Некоторое время слышался только частый стук ложек.
― Осуждаешь? - наконец, негромко спросил Млиско, глядя в сторону.
― Не знаю, - Эргемар вдруг понял, что не может ответить прямо на такой, казалось бы, простой вопрос. - Наверное, да. Она, конечно, была редкой стервой, а иногда совершенно невыносимой, но убивать за это... Нет, я думаю, ты поступил неправильно.
― Может быть, - пробормотал Млиско, откладывая в сторону пустую миску. - Нет, не может быть, а точно. Именно неправильно. Мне надо было сделать это раньше. И не так.
― Объясни, - потребовал Эргемар.
Млиско глубоко вздохнул.
― Все мы добренькие, - проворчал он. - Все мы считаем человеческую жизнь священной ценностью. Все мы думаем, что человек от природы добр, и приучены относиться снисходительно к его недостаткам...
― Эстин, даже если человек плох, он все равно остается человеком, - покачал головой Эргемар. - И я тут вижу какое-то дикое несоответствие вины и кары.
― Дикое? - с кривой усмешкой переспросил Млиско. - О, да, мы же здесь все цивилизованные люди. Мы можем, скрепя наше милосердное сердце, согласиться со смертной казнью, но только ворам и убийцам. Особенно, если они украли что-то у нас или жестоко убили кого-то прямо у нас на глазах...
― О чем разговор? - рядом с Эргемаром и Млиско опустился на землю Дилер Даксель, за ним стояли Хенна, Дауге и Эрна Канну. - Ты хочешь объяснить, зачем ты это сделал, так и говори прямо, без всяких вывертов.
― Хорошо, скажу прямо, - Млиско выдержал его взгляд. - Я много чего повидал в жизни, и хорошего, и плохого. Такие люди в отряде - не просто паршивая овца, которая портит все стадо. Это зародыш гангрены, от них надо избавляться, и чем раньше, тем лучше. Любыми средствами.
― Даже такими? - в упор спросил Эргемар.
― Да. Я виноват, что слишком далеко запустил болезнь, и именно за эту вину мне нет прощения. Я обязан был действовать раньше, хорошенько проучить ее, выбить из нее дурь. А так эта покойная стерва разрушала нас изнутри. У нас все добровольно, без принуждения, верно? Каждый делает то, что может, и получает то, что ему необходимо, так? Все хорошо, все прекрасно, от каждого - по способностям, каждому - по потребностям. Но эта система бессильна против бессовестных и законченных эгоистов, для которых существуют только одни интересы - их личные, и которым наплевать на всех остальных. Мы же добрые, мы верим людям на слово. Может, кто-то, действительно, не может идти или у кого-то слишком болит голова, чтобы заниматься разбивкой лагеря. Мы же не будем опускаться до проверки, да и не можем здесь что-то проверить, у нас даже медицинское освидетельствование некому провести... Я думал, что нас семьдесят человек, мы как-нибудь выдержим пару рыл полного балласта. Но ведь эта стерва не таилась где-то по углам. Она постоянно и громко отстаивала свои права, как она это понимала. И неизменно побеждала - с ней никому не хотелось связываться, верно? Она получала свой паек, место на тележке, и не давала взамен ничего! А пару дней назад я начал замечать кое у кого признаки, так сказать, остервенения. Ведь это был такой заманчивый пример. В чем-то я их понимаю: мы идем уже много дней, люди устают, им ничего не хочется делать. И кое-кто стал понимать, что им можно ничего не делать!
― Эстин прав, - глухо сказала Эрна Канну. - Я тоже обратила внимание: в последние дни лагерем занимаются одни и те же. Многие просто сидят и смотрят.
― В наши дни как-то расплодились всяческие мерзавцы, - продолжил Млиско. - Во время войны они прятались в тылу или во всяких штабах, а теперь вылезли наружу. Они очень хорошо знают свои права и постоянно их качают - не дай Единый, вдруг кто-то им что-то недодаст или посягнет на их священные интересы. И они очень хорошо знают все законы, ведь по этим законам они всегда правы!
― Эстин! - предостерегающе поднял руку Даксель.
― Что, Эстин? Незадолго до войны я как-то дал по морде одному такому типу. Нет, он делал все законно, он купил землю и имел полное право снести стоящие там дома, чтобы построить на их месте какой-то там торговый центр. Какое ему было дело до того, что эти семьи жили там десятилетиями?... Он хотел нанять нас, чтобы мы разогнали этих людей, защищавших свои дома, и открыть путь бульдозерам... Первый суд надо мной назначили на тот день, когда я воевал с пришельцами в Тороканских воротах, а в день, на который перенесли заседание, меня как раз взяли в плен...
― У Бэнцик в узле были запасные туфли, - вдруг вспомнил Эргемар. - Люди шли босыми, сбивали ноги в кровь, а она их прятала.
― И таблетки там были, - добавила Эрна Канну. - От головной боли и противовоспалительные. По несколько упаковок. А я над каждой таблеткой тряслась, на четыре части их делила...
― В общем, понятно, о покойнице никто слова доброго не скажет, - хмыкнул Даксель. - И боюсь, вряд ли ты, Стин, ее чему-то научил бы. Такие люди неисправимы. Но то, что ты сделал, это самоуправство. Я не могу сделать вид, что ничего не произошло.
― Я готов за это ответить как за убийство, - упрямо наклонил голову Млиско. - Но не здесь. На Филлине.
― Нет! - жестко возразил Даксель. - Ты должен ответить за это здесь. Я приговариваю тебя к изгнанию - условно. Если ты еще раз схватишься за пистолет или начнешь в одиночку творить здесь суд и расправу, ты должен будешь покинуть нас. Наказание снимется, если ты совершишь здесь что-то очень важное для всех нас, или если мы вернемся домой. Но на Филлине ты будешь обязан найти родственников Бэнцик и попросить у них прощения. Я сказал.
― Я услышал! - Млиско поднялся на ноги и склонил голову. - Повинуюсь и принимаю.
― Я объявлю об этом вечером, когда все будут в сборе, - добавил Даксель. - А заодно скажу, что мы больше не будем терпеть эгоизма, лени, крысятничества, стремления спрятаться за чужую спину. Наказание будет то же - изгнание. А решать будут все, всеобщим судом.