трубами, похожими на сахарные батончики, и башней с часами, так что человеку постороннему трудно было угадать снаружи, где находится сугубо секретная лаборатория. Однако стекла в ее стрельчатых окнах были матовые, резные дубовые двери не открывались, а с голов горгулий смотрели одноглазые телевизионные камеры. Это был цементный бункер, замаскированный под дом в викторианском стиле. В новом доме было три уровня. На первом этаже размещались лаборатории. Помимо помещений для исследований и складов, там находился еще медицинский изолятор для заразившихся опасным вирусом. Им ни разу не пользовались. Верхний этаж был отведен для вентиляционного оборудования. А внизу сложные машины стерилизовали все отходы из здания. Только люди выходили живыми из этого дома.
— Мы многое узнали из этого обзвона, — примирительным тоном произнесла Тони.
Она нервничала, считая, что находится в сложном положении. Оба мужчины были старше ее — и по положению, и по возрасту: обоим было за пятьдесят. И хотя Тони не имела права приказывать им, она убедила их воспринять случившееся как кризис. Эти мужчины хорошо относились к ней, но их добрая воля была на пределе. Тем не менее Тони считала, что должна настоять на своем. Ведь на карту были поставлены безопасность людей, репутация компании и ее карьера.
— В будущем у нас всегда должны быть номера телефонов всех, кто имеет доступ в ЛБЗ-четыре, где бы они ни находились, чтобы в случае чрезвычайной ситуации можно было быстро с ними связаться. И мы должны просматривать журнал чаще, чем раз в год.
Макэлпайн буркнул что-то себе под нос. Как директор лаборатории, он отвечал за журнал, и настроение его объяснялось тем, что это он должен был обнаружить отсутствие пометки в журнале. Он плохо выглядел по сравнению с деловитой Тони.
Тони повернулась к другому мужчине, директору по кадрам.
— Как далеко мы продвинулись по вашему списку, Джеймс?
Джеймс Эллиот оторвал взгляд от экрана компьютера. По манере одеваться он походил на брокера — носил полосатые костюмы и пестрые галстуки, словно желал выделяться среди ученых, ходивших в твиде. Такое было впечатление, что он считал правила безопасности нудной бюрократией, возможно, потому, что сам никогда не работал с вирусами. Тони находила, что он помпезен и глуп.
— Мы переговорили со всеми, кроме одного, из двадцати семи сотрудников, имеющих доступ в ЛБЗ-четыре, — произнес он, подчеркивая слова, словно учитель, уставший что-то объяснять самому тупому в классе ученику. — Все сказали правду, когда в последний раз заходили в лабораторию и открывали хранилище. Ни один не заметил, чтобы кто-то из коллег вел себя странно. И никого не лихорадит.
— А кто у нас остался неохваченным?
— Майкл Росс, лаборант.
— Я знаю Майкла, — сказала Тони. Это был застенчивый неглупый человек лет на десять младше ее. — Я даже была у него дома. Он живет в коттедже милях в пятнадцати отсюда.
— Он работает в нашей компании восемь лет без единого замечания. — Макэлпайн провел пальцем по списку и сказал: — В последний раз он заходил в лабораторию две недели назад — проверял животных.
— А потом что делал?
— Был в отпуске.
— Он должен был сегодня выйти на работу, — вставил Эллиот. И посмотрел на свои часы. — То есть вчера. В понедельник утром. Но не явился.
— Сказался больным?
— Нет.
Тони в удивлении подняла брови.
— И мы не можем с ним связаться?
— Ни его домашний телефон, ни мобильный не отвечают.
— Вам это не кажется странным?
— То, что одинокий молодой мужчина решил продлить отпуск, не предупредив своего нанимателя? Так же странно, как то, что в Гленко идет дождь.
Тони снова повернулась к Макэлпайну:
— Но вы же говорите, что Майкл на хорошем счету.
Вид у директора лаборатории был встревоженный.
— Он человек очень добросовестный. Удивительно, что он решил устроить себе отпуск без разрешения.
— Кто был с Майклом, когда он в последний раз заходил в лабораторию? — спросила Тони. Она знала, что кто-то должен был с ним быть, так как по правилам в ЛБЗ-четыре из-за опасности никто не мог работать в одиночестве.
Макэлпайн взглянул на свой список.
— Биохимик доктор Ансари.
— По-моему, я его не знаю.
— Ее. Это женщина. Моника.
Тони взяла трубку телефона.
— Какой у нее номер?
Моника Ансари говорила с эдинбургским акцентом и, похоже, была разбужена от крепкого сна:
— Ховард Макэлпайн мне уже звонил.
— Извините, что беспокою вас снова.
— Что-то случилось?
— Это по поводу Майкла Росса. Мы не можем его найти. Вы, кажется, были с ним в воскресенье, две недели назад в ЛБЗ-четыре.
— Да. Одну минуту. Я включу свет. — Пауза. — Господи, неужели так поздно?
— Майкл на другой день ушел в отпуск, — не отставала Тони.
— Он сказал мне, что собирается съездить к матери в Девон.
Тони тут же вспомнила, почему она была у Майкла дома. Около полугода назад она упомянула в разговоре в столовой, как ей нравятся портреты пожилых женщин Рембрандта — с какой любовью выписаны каждая складочка, каждая морщинка. Сразу видно, сказала она, как, должно быть, Рембрандт любил свою мать. Майкл так и расцвел и сказал, что у него есть копии нескольких рисунков Рембрандта, которые он вырезал из журналов и каталогов аукционов. После работы она поехала с Майклом к нему посмотреть портреты — изображения пожилых женщин в изящных рамках занимали всю стену его маленькой гостиной. Тони волновалась, опасаясь, что он предложит ей остаться — он ей нравился, но не в таком плане, — однако, к ее облегчению, выяснилось, что он хотел лишь показать ей свою коллекцию. Словом, она решила, Майкл — маменькин сынок.
— Это нам поможет, — сказала Тони Монике. — Подождите немного. — Она повернулась к Джеймсу Эллиоту: — Есть у нас данные его матери для контакта?
Эллиот