Бьюсь головой о руль. Ничего не исправить. Извинения, письма, цветы, что угодно — ничего не поможет.
Не склеит. Вместо того чтобы дать Бет пищу для раздумий, пока она будет в Лос-Анджелесе, я дал ей пищу для ненависти. Отлично, парень, ты нашел, где кнопка, включающая команду к самоуничтожению.
Давай, дави. Дави, не стесняйся. Однажды она точно сработает.
Глава 29
Мне хочется заорать на Карен. Непривычное ощущение; я пытаюсь справиться с раздражением и не повышать голос. На кровати свалена куча одежды — несколько куч, если точнее, — что равно одному большому бардаку. До отправления в аэропорт осталось сорок минут.
— Почему бы тебе самой все это не сложить? — спрашиваю я.
Ведь именно Карен распотрошила мой прекрасный, аккуратный, хорошо продуманный багаж: я там каждую тряпочку помнила и место любой вещи знала.
Она не хочет понять, что единственный способ побороть мою повышенную тревожность — дать мне спокойно прибраться в туалете, застелить постель и упаковать чемодан. С ее точки зрения, все это чушь.
Карен разделила мои вещи на две кучи: «Беру» и «Оставляю» — и еще третью: «Тоже беру». Я изо всех сил стараюсь взять себя в руки и не забиться в уголок спальни, засунув в рот большой палец.
— Ты же не хочешь выглядеть как затрапезная монашка?
— Карен показывает на две пары черных брючек-капри и белые топики.
— Монашки не носят капри, — огрызаюсь я, меняя стопки местами, — и уж точно не носят их с кедами.
— И заталкиваю пару белых с красным полосатым задником кед в дальний угол чемодана.
— Пожалуйста, возьми это, — почти умоляюще просит Карен, протягивая мне длинное шелковое платье.
— Куда я его надену? — Я начинаю нервничать и поглядывать на часы.
— На чудесный американский обед. С чудесным продюсером или звукорежиссером или еще кем-нибудь из этой братии.
Она аккуратно кладет платье на самый верх сложенной одежды.
— Когда приедешь, понадобится утюг.
— Хорошо, хорошо. Теперь все, наконец? Ты меня запутала. Где косметичка и туалетные принадлежности?
Положила?
Она закрывает чемодан.
— Все на месте, Бет. Иди надевай пальто и шарф.
На улице холод.
Сначала я чищу зубы. Обхватив двумя руками раковину, пробую успокоиться, но меня бьет нервная дрожь. Последнее, что мне сегодня нужно, — это вломившийся в дом Адам. Я улыбаюсь зеркалу. Отвлекись, Бет, ну, давай, отвлекись. Перестань вспоминать случившиеся в твоей жизни пакости и думай о песнях.
Песни, песни…
Натягиваю верхнюю одежду и иду к машине.
Карен уже загрузила чемодан.
— Эй, подожди!
— Расслабься. — Она захлопывает багажник. — Здесь все, что нужно. Смотри: замок заперт, вот ключ.
Вот сумочка с документами. Проверь все прямо сейчас, потом положишь в ручную кладь. И едем, наконец!
Я поступаю, как велено.
— Нервничаешь?
Я киваю.
— Не могу избавиться от чувства, что мне не надо уезжать. Нельзя бросать Мег в такой момент. Ей предстоит пересадка, а меня не будет рядом.
— Давай в салон, Бет. Что мне, за шиворот тебя тащить? Это твой звездный час! Мег и сама справится.
Еще неизвестно, годится ли она в доноры. Тебя не будет всего несколько дней. Обещаю, за Мег я присмотрю.
— Карен повышает голос: — Да садись уже!
Я послушно забираюсь на пассажирское сиденье.
Карен с досадой фыркает:
— Теперь бы еще успеть на рейс. Если опоздаем, я больше с тобой не разговариваю, Бет Холл. А что я тогда сотворю с Адамом…
… Мы не обсуждали визит Адама и то, что он наговорил.
Вообще. Ни словечка. Мы просто выключили музыку, поднялись наверх и продолжили заниматься сборами…
Карен ободряюще хлопает меня по руке:
— Ты будешь великолепна. Наслаждайся жизнью.
И не думай о нем, он того не стоит.
— Адам столько дряни тебе наговорил. Прости.
— Забей. И пошел он к черту!
— Он совсем не хотел это сказать.
— Не защищай его, Бет. Он сам должен отвечать за свои слова и поступки.
— Он никогда так не выходил из себя. И все…
— Да к черту его. Заметила, как он похудел? Даже меня пробило.
Я понимаю, что тема закрыта, поэтому отвечаю:
— Все эти пробежки…
— …вокруг да около женщин… — добавляет Карен.
Мне не до смеха. Он абсолютный, кристальной концентрации подонок, но где-то глубоко внутри живет ощущение утраты. Словно часть меня умерла.
— Он плакал, — говорю я ей. — Когда я вышвырнула его, он плакал.
— Хнык… туда ему и дорога, хнык…
Смотрю в окно и пытаюсь определить, где мы едем. Лишь бы не думать о сцене в прихожей.
— Ничего, жизнь продолжается.
Разглаживаю на коленях джинсы.
— Ты побрила? — Карен задает вопрос, не отводя глаз от дороги.
— Что?
— Побрила, спрашиваю?
— В смысле?
— Твои местечки. Внизу.
Я вытаращиваю глаза.
— Господи, Карен, о чем ты? Нет, прикинь, я не побрила чертовы местечки!
— А следовало бы. Вот когда побреешь, точно будешь знать, что жизнь все-таки продолжается.
Я стараюсь сдержать смех. Она права. Треугольник внизу живота, «садик наслаждения», сейчас производит слегка одичавшее впечатление: его никто не любит, не стрижет и не увлажняет.
— В Лос-Анджелесе найди салон эпиляции. Займись собой, наведи порядок.
Я качаю головой.
— Мы можем говорить о чем-то, кроме моего заросшего лобка?
— А что такого? Ты давно вне игры. Надо сделать интимную стрижку. Современные мужчины к этому привыкли.
Неприятно. Она действительно считает, что я не в курсе, как за собой следить? Возможно, у меня два десятка лет был только один мужчина, но я читаю журналы, смотрю кино — и имею кое-какое представление.
— Адаму нравилось, чтобы растительности почти не было, — говорю я ей. — Но сразу с трапа самолета я пойду в салон, сбрею все и налеплю стразы.
— Вот и умница. — Карен ухмыляется и выруливает на шоссе.
Наконец я в кресле самолета. Оно у окна: случись что, мне будет хорошо видно, как пламя охватывает двигатель, а летчик выпрыгивает с парашютом. Рядом со мной пустое место, хорошо бы так и осталось: настроения вести бессмысленные беседы с незнакомым человеком на протяжении всего полета над Атлантикой совсем нет.
Однако не успевает у меня возникнуть эта мысль, как появляется сосед. Он закидывает наверх большущий портплед, а на сиденье ставит еще одну сумку, поменьше. Я стараюсь на него не таращиться. Если я первая не проявлю инициативу, то мне не придется рассказывать ему, что я впервые лечу куда-то без мужа.
Мне и самой не верится, но это так: я никогда не летала без Адама. Желудок сжимается — а ведь мы еще не взлетели.
Заставляю себя расслабиться, проверяю зарядку айпада, включаю режим полета, выключаю мобильник и откидываюсь в кресле. Закрываю глаза. Открываю.
— Бокал шампанского?
Киваю стюардессе, и она передает мне с подноса что-то пузырящееся.
— Орешки, сухофрукты?
«Вот-вот, — хочу я сказать, — это про меня. Персик, сушеный».
Стараюсь не встретиться с соседом взглядом. Черт его принес!
— Передать вам орешков?
Качаю головой. Если меня вырвет, то прямо на дорогого соседа. Лучше я поголодаю.
Он вытаскивает из маленькой сумки айпад, газету и очки. Я кошусь левым глазом в его сторону — а кажется, что взгляд мой направлен строго вперед. Прямо передо мной расположен крохотный экран, на котором обозначено, что наш самолет пока находится в Лондоне. Интересно, его можно как-нибудь отключить?
Всякими самолетными прибамбасами всегда занимался Адам. Настроение портится: я вовсе не желаю следить за нашим перемещением. Единственный способ не распсиховаться — представить, что это такая игра — ты находишься в самолете, который вообще не собирается взлетать. Такая забавная трансатлантическая игра чуть не в сутки длиной.
— Просто представьте, что это автомобиль.
Черт! Мой сосед выдал совет, адресованный, надо полагать, мне. Смотрю влево. Высокий, это заметно, даже когда он сидит. Полосатая рубашка с открытым воротом и выгоревшие джинсы. Рукава рубашки закатаны, руки в татуировках, на правой какие-то фрагменты дракона. Вроде бы у него густые жесткие волосы песочного цвета, но на голове нечто вроде банданы, трудно сказать наверняка. Сосед протягивает руку:— Будем знакомы. Вы, похоже, нервничаете.