знаешь что, мой дорогой? Вся твоя философия – у тебя между ног. Философия импотента! И ты им всегда был. Трахался, трахался, и все впустую! Даже любовницам не сделал ребенка! Как же я тебя ненавижу! Посмотри на свое пузо – тебе же еще нет пятидесяти».
Между прочим, одна женщина сделала от меня аборт. А мама как-то сказала: «Очень жаль, что у вас нет детей. Эта Сонина смелость – от бездетности». В другой раз, очень мягко: «Видишь ли, Соня приближается к критическому возрасту. Ну, понимаешь, гормоны, несостоявшееся материнство. Некоторые женщины в этот период даже сходят с ума. Если у вас раньше были… какие-нибудь проблемы, то сейчас они только усиливаются. Ты будь с ней помягче, поделикатнее. Не забывай, она росла при советской власти, а тогда у нас были другие правила, другие приоритеты. Ценились чистота, пуританство». Бедная мама, давно живущая в женском одиночестве, кажется, вообразила, что Соня фригидна.
Холодность женщины понятна и даже умилительна. Холодность мужчины невероятна и унизительна. Поэтому я молча и понуро вышел из комнаты, напоследок выслушав злобное напутствие написать по случаю инаугурации Путина «что-нибудь глубокомысленное, вроде того бреда о Пергамском музее».
В берлинском Пергамском музее мы с Соней побывали в прошлом году, до поездки в Буков. По этому случаю я написал что-то похожее на эссе. Прочитав его в Москве, Соня, пребывавшая после Букова в крайнем раздражении, сказала только: «Вариации на тему половой слабости».
А я за этот год не раз и не два доставал из письменного стола прозрачную папочку и перечитывал, и гордился собой. Моя вершина, мое прозрение. Да вот она, эта папочка.
Я превратил Соню в группу российских туристов, а себя изобразил одним из них, этакой благородной белой вороной. Вот это место мне особенно нравится.
«Алтарь Зевса – стеклянная витрина с наколотыми на булавку бабочками. Анатомический музей с заспиртованными обрубками богов, лошадей и змей. Колонны никогда не увидят неба.
Залы, залы, истуканы с руками и без рук, с носами и без. Мои покорные соплеменники все рассматривают с чудовищной тщательностью, всем восхищаются и даже кое-что записывают. Женщина на троне. „Предположительно, богиня подземного мира Персефона. 480–460 гг. до Рождества Христова“.
„Ты чувствуешь, в ней действительно есть что-то потустороннее!“
Но ведь – „предположительно“. Поверили бы и в богиню плодородия.
Ворота Вавилона. Синие ворота с быками и змее-орло-львами, синие стены, львы, идущие в одну сторону, ромашки. Все отлично сохранилось и очень красиво знакомой, понятной красотой. Но не просто ворота, не просто стены – Дорога Процессий! Шли к храму, что-то, наверное, волочили на носилках. В учебниках и музеях остаются религии и войны.
Борода в колечках, нет рук, носа, части лица. Бог погоды. Опять культ. Молились, поклонялись. Безносые зевсы и безрукие венеры мертвы, прекрасны и бессмертны. Скелет симпатичнее трупа. Плоть подлинной жизни, которой – после вычета икон, кадил и памятников – было так много, сгнила без следа. Совершенство музейного искусства, разбитые статуи и колонны, осколки и обломки, с любовной тщательностью расставленные по залам, – наше будущее. Впереди еще длинная дорога. Но мы уже сейчас превращаемся в ничто, мы еще живем, дышим, любим и ненавидим, но уже уходим. Осколки наших божков, которых мы с остервенением крушим или защищаем, кто-то будет так же аккуратно расставлять в музейных залах. А кто-то будет рассматривать и даже любоваться. От нашего времени останется только его абстракция, его религия. Поэтому нынешние победители – правы. А вчерашние идолы и молитвы еще смердят, и думать о них – кому противно, кому больно.
Недостойным стать экспонатом остается рассматривать экспонаты. Что они и делают с большим удовольствием».
Перечитал. Начал с упоением. Красиво! В голове проскрипело: «Банально». Банально, банально! Ложный надрыв. Театральный пафос. Нытье. Прописные истины. Да-да, именно так – прописные истины! И главное – а дальше что? Куда?
Самоуничижение совпало со зверским, урчащим голодом. За окном совсем темно. Соня ушла позавчера, оставив полупустой холодильник. Сколько дней я продержусь? Рванул на кухню. Негусто. Колбаса с запашком, остатки магазинного салата. В шкафу пачки спагетти, банки зеленого горошка, грушевый компот, кетчуп. Хлеб съел еще вчера. На Западе преуспевающие женщины платят разведенным мужьям алименты, если те сидят без работы.
А ведь не случайно Соня после своих ресторанных походов приносила домой недоеденные разносолы в фольге! Для меня!
Зачем, собственно, приходил тесть? Что он болтал? Надо терпеть? Терпеть – что? Перетерпеть? Соня посылает мне последнее предупреждение? Богач-ресторатор – попытка меня расшевелить? Соня, вернись! Скажи, что мне сделать, чтобы твой ключ опять висел на крючке в прихожей.
Дорогая, любимая Соня! Свобода оказалась пустотой. Пустышкой. Жизнь мягко и сладко проскользнула сквозь меня, как раздавленные языком маленькие желтые сливы. Даже петля и табуретка – пошло и избито. Даже… Соня.
Вывод примитивен и велик. Если ни в чем нет смысла, надо жить без смысла. Вернуть Соню! Заняться спортом, сбросить десяток килограммов, отремонтировать квартиру. Пойти в охранники, написать сценарий.
Но прежде всего – записаться к урологу.
Обольщение
– У тебя лицо такое мирное, – сказал бывший одноклассник, он же почти первая любовь, рано женившийся на другой однокласснице, которая была очень сексуальной и его совратила, родила ему дочь, потом мучила (по слухам), довела чуть ли не до алкоголизма и уехала в Америку.
Одноклассник Коля пришел сдавать кровь почти перед закрытием лаборатории, без пятнадцати одиннадцать, и сразу выдохнул:
– Люба!.. Ты совсем не изменилась!
Сам он изменился. Был крепкий паренек, собиравшийся в девяностом в Плехановский, стал осанистый сорокалетний дядька в костюме, с ироничным всезнанием на лице.
Через неделю Коля сообщил, что костюм стоит полторы тысячи долларов.
– Да ты же вроде в медицинский нацеливалась? Что ж так – кровь да мочу собираешь?
Такое у него было чувство юмора. Еще в школе.
Но Любу трудно обидеть. К тому же мочу она не собирает, разве только убирает со стола в коридоре пластиковые баночки. Она ловко, как в масло, вводит иглу в вену. Все благодарят: «Как это у вас получается, а у меня ведь плохие вены». Благодарила и старуха со слоновьими ногами. Старуха, уже уводимая нетерпеливой дочерью, обернулась и сказала: «Живите каждым днем, милая. Всяческих вам благ». Скорее всего, старуха умерла. Или ей теперь заказывают анализы на дом. Хотя это очень дорого.
Колина кровь оказалась в норме, только немного повышены лейкоциты.
Через неделю Коля пришел без направления, в час, и вызвал ее в коридор.
– Слушай, Люба. У тебя когда