эссе о создании романа он признается, что не имеет ни малейшего представления о любовных отношениях XIX века, и, изображая секс между мужчиной и женщиной викторианской эпохи, он на самом деле пишет "научную фантастику". Во-вторых, это кажется излишне жестоким, особенно когда мы недавно видели Чарльза в объятиях молодой проститутки, где вместо того, чтобы заниматься любовью, он блюет в подушку. Неужели его всегда должны мучить проблемы с работоспособностью? В-третьих, шестьдесят тысяч слов - это слишком много для крошечного трактата о мужской сексуальности. Что касается четвертой возможности, то мы знаем, что несоответствия, комические или иные, очаровывают романиста.
Давайте рассмотрим другую возможность. Чарльз приехал из Лайм-Реджиса, расположенного на юго-западе, в Лондон, где встретился со своим будущим тестем, мистером Фрименом. Чарльз в ужасе от непродуманного брака, который он сам на себя навлек, да еще и с предложением работы в бизнесе (анафема для викторианского джентльмена). Он видит, что не любит ни женщину, с которой помолвлен, ни конформизм, которого жаждут она и ее отец, представители растущего среднего класса. Кажется, что он находится на привязи между полюсами своего ограниченного будущего: на одном конце - мистер Фримен и ужасы коммерческой жизни в Лондоне, на другом - его невеста Эрнестина в Лайм-Реджисе. Чарльз возвращается через Эксетер, где находится отель, в полном паническом бегстве. Сара, "падшая" женщина (хотя мы узнаем, что она, скорее всего, таковой не является), представляет собой одновременно и запретный плод, вечно манящий, и выход из супружеской катастрофы, которая, по его мнению, его ожидает. Его увлечение Сарой, которое нарастает на протяжении всего романа, - это увлечение нетрадиционными аспектами самого себя, а также возможностями свободы и индивидуальной автономии, которые она олицетворяет. Сара - это будущее, двадцатый век, к которому Чарльз может быть не готов. Он несет в спальню не женщину, а целое созвездие возможностей. Какие шансы есть у его сексуальной жизни?
По большей части, даже в самых сексуальных произведениях не так уж много секса. Ладно, за исключением романов Генри Миллера, в которых действительно много секса, и он в основном о сексе. Но даже у Миллера секс - это на одном уровне символическое действие, утверждающее свободу человека от условностей и свободу писателя от цензуры. Он празднует снятие ограничений и пишет горячий секс.
Но посмотрите на приятеля Миллера Лоуренса Даррелла. (Его "Александрийский квартет" - романы "Жюстина", "Бальтазар", "Маунтолив" и "Клиа" (1957-60) - в основном о силах политики и истории и невозможности человека вырваться из этих сил, хотя в сознании читателя он воспринимается как сильно сдвинутый в сторону секса. Много разговоров о сексе, сообщений о нем, сцен, происходящих непосредственно перед сексом или сразу после него. Я бы утверждал, что это не от трепета писателя (трудно найти свидетельства того, что Дарелл много чего сдерживает), а от его ощущения, что в романах, переполненных страстью, самое сексуальное, что он может сделать, - это показать все, кроме самого занятия любовью. Более того, секс, который имеет место, неизменно связан с чем-то другим: прикрытием для шпионажа, личным самопожертвованием, психологической потребностью, желанием получить власть над кем-то еще. Он не представляет практически ни одной сексуальной встречи, которую можно было бы назвать здоровой, крепкой встречей любовников. Секс в Александрии действительно довольно жуткий, когда все сказано и сделано. И все это сделано.
Два самых известных романа того же периода конца 1950-х - начала 1960-х годов, "Заводной апельсин" Энтони Берджесса (1962) и "Лолита" Владимира Набокова (1958), знамениты плохим сексом. Не плохим в смысле неудовлетворительным, а плохим в смысле злым. Главный герой романа Берджесса - пятнадцатилетний лидер банды, специализирующейся на кражах с насилием, насилии без краж и изнасилованиях, которые он называет "старым добрым "ин-аут-ин-аут"". Изнасилования, которые мы "видим", действительно происходят в ходе повествования, но они странным образом отдалены от нас. Во-первых, как уже известно многим потенциальным читателям, Алекс ведет повествование на языке, который он называет Надсат, - смеси английского и сленговых слов, многие из которых имеют славянское происхождение. Эффект этого языкового режима заключается в том, что он описывает вещи настолько чуждыми способами, что и сами действия кажутся чуждыми. Кроме того, Алекс настолько увлечен своей собственной инсценировкой насилия и изнасилования, ужасом и криками жертв, что почти не обращает внимания на сексуальные подробности. Наиболее откровенно он рассказывает о сексуальной сцене, когда забирает двух девочек-подростков; но даже в этом случае его больше интересуют их крики боли и возмущения, чем действия, их вызвавшие. Кроме того, Берджесс интересуется развратом, а не развратностью. Он пишет роман идей с привлекательным/развращающим главным героем, поэтому его главная задача - не сделать секс и насилие интересными, а сделать Алекса достаточно отвратительным, и это ему прекрасно удается. Некоторые сказали бы, что слишком хорошо.
Лолита" - несколько иной случай. Набокову приходится делать своего главного героя средних лет, Гумберта Гумберта, развратным, конечно, но часть отвращения, которое мы испытываем к его интересу к несовершеннолетней падчерице Лолите, заключается в том, как наше сочувствие кооптируется этим монстром, рассказывающим историю. Он настолько обаятелен, что мы почти поддаемся ему, но затем он напоминает нам, что он делает с этой маленькой девочкой, и мы снова возмущаемся. Но Набоков есть Набоков, и в этом есть своего рода "зацепка!": нам отвратителен Гумберт, но мы достаточно очарованы, чтобы продолжать читать. Секс, как и повествование, - это своего рода лингво-философская игра, которая заманивает нас в ловушку и вовлекает в преступления, которые мы официально осуждаем. Секса в романе не так уж и много. Лишь небольшая доля педерастии даже отдаленно терпима. Значительная часть дурной славы романа, помимо того, что в нем есть педерастия, заключается в его тройке-X подражателей. Слово "Лолита" почти сразу же стало основным в названиях определенного вида порнографических фильмов: Teenage Lolitas, Wanton Teenage Lolitas, Really Wanton Teenage Lolitas, названия вроде этого. Действительно оригинальные названия грязных фильмов. Там, надо полагать, секс исключительно ради секса.
Что это? Думаешь, это просто мужская фишка?
Определенно нет. Джуна Барнс, современница Лоуренса и Джойса, исследует мир сексуального желания, удовлетворения и разочарования в своей мрачной классической книге "Ночной лес" (1937). Поэт Мина Лой могла бы заставить Т. С. Элиота упасть в обморок. Современные писательницы - такие разные, как Анаис Нин, Дорис Лессинг, Джойс Кэрол Оутс, Айрис Мердок и Эдна О'Брайен - с тех пор исследовали способы писать о сексе. Я подозреваю, что О'Брайен принадлежит честь запрета большего количества книг в Ирландии, чем любому другому ирландскому романисту. Секс в ее книгах почти всегда приобретает политический