с ней произошло.
Анна заметила. Алекс ничего не замечал.
– А вот мне никого не жалко, – продолжал великий писатель, морщась, словно жевал лимон. – Я точно знаю, что человечество заслуживает того, что получает! Всего по полной программе – бедствий, несчастий, болезней! Ещё даже мало! Всадники Апокалипсиса ещё не показались! Ну, что хорошего может быть в жизни этой девчушки, как её?… Марфута?… Даже если ты её вылечишь! Она вырастет, выйдет замуж за урода, ну, а за кого ещё? Больше никого нету! И родит уродов. Зачем?…
– Она так хорошо рисует, – сказала Маня и улыбнулась. – Всё вкривь и вкось, но абсолютно узнаваемо. Мы с Лёликом всё время удивляемся! И память прекрасная. Она и по памяти может что угодно нарисовать.
– Если у девочки талант, – заметила Анна Иосифовна, – его нужно развивать. Может быть, определим её в художественную школу?
– Это бы отлично! – поддержала Маня с несколько преувеличенным энтузиазмом. – Только она маленькая ещё.
– Ну, не сейчас, со временем.
– Маня, ты должна наконец прозреть. Ты запуталась в своём прекраснодушии и благоглупостях!.. Признай уже, что мы проиграли. Культуры больше нет. Есть только физиологические потребности и поиск новой половой принадлежности! Вот об этом, может быть, и стоит написать!
– О новой половой принадлежности? – уточнила Маня.
– О физиологии, которая взяла верх над всем остальным!.. Только для кого? Кто это станет читать?
– Я бы не стала, – согласилась Маня.
– Ты не стала бы потому, что живёшь прошлым. Тебя до сих пор интересуют пошлости, которым больше нет места на Земле! Любовь, дети, родители – этого всего больше нет! Осталось подлинное – физиология, физиология и физиология! Удовлетворение естественных надобностей! Оно ограничено только искусственными законами, а нравственных ограничений больше не существует. Все совокупляются со всеми! На площадях и театральных подмостках! Если собака кусается, её кастрируют. Если человеческая особь проявляет интерес к противоположному полу, её тоже следует кастрировать! Всё очень просто, гораздо проще, чем мы думали раньше! Чехов безнадёжно устарел и сдан в архив навсегда.
– Мне кажется, вам нужно ещё выпить водки, Алекс, душа моя, – не моргнув глазом предложила Анна Иосифовна. – Маня, а где твоя трость? Помнишь, ты приходила в издательство с такой очаровательной тросточкой? Она бы сейчас тебе очень пригодилась.
– Зачем тебе трость, Маня? – тут же спросил Алекс. – Отбиваться от поклонников? Или ты собралась за грибами, да? Ты же в деревне живёшь, а там все ходят за грибами! И за дровами! Ты ходишь в лес за дровами, Маня? С тростью?…
И он засмеялся.
– Трость дома, Анна Иосифовна, – сказала Маня. – Алекс, по-моему, ты напился. Тебе нужно лечь.
– Манечка, если ты хочешь, я с удовольствием провожу тебя в постель! Устроим поминки по уходящему от нас миру иллюзий.
Возле стола непонятным образом материализовался водитель Гена, совершенно невозмутимый и доброжелательный.
– Маня, я попросила Гену довезти тебя до… как ты это называешь, я забыла?… А! До первого поста. – Анна Иосифовна передала Гене пакет, принесённый официантом. – Тебе упаковали горячее и пирожное. Надеюсь, пирожное вы положили отдельно от горячего?
Официант неистово закивал.
– Вот и прекрасно. Я провожу тебя до машины, Маня. С вашего разрешения, Алекс.
Она поднялась, Гена подставил Мане локоть.
– Анна Иосифовна, – забормотала Маня, – его нельзя в таком виде оставлять, он наделает дел!.. Я знаю, я несколько раз видела, как он напивается, и он в этом виде не слишком хорош…
– Маня, отправляйся к себе. – Анна Иосифовна была совершенно безмятежна. – Я прекрасно справлюсь.
– Но вы не учитываете…
– Я всё учитываю.
– Анна Иосифовна, – проскулила Маня, – вы должны его простить…
– В этом нет никаких сомнений. Я должна.
Гена распахнул перед Маней заднюю дверь лимузина. Маня полезла внутрь, чувствуя себя дезертиром и предателем и трусливо радуясь тому, что автомобиль сейчас увезёт её к Лёле и Вольке из этого страшного места.
От такого страшного Алекса…
Но последнюю попытку она всё же предприняла.
Высунулась из салона и спросила:
– Анна Иосифовна, может быть, мне остаться? Ну, это нечестно! Алекс совсем пьяный, несёт невесть что! А вы совсем одна.
– Насколько я понимаю, он нынче и трезвый несёт невесть что. Не нужно принимать его всерьёз, Манечка. Поезжай к себе и отдыхай. Трость я тебе пришлю. В Москву можешь не спешить. Я всё поняла. И больше торопить тебя не стану.
– Анна Иосифовна!..
– До свидания, Маня. Не забывай мне звонить.
Дверь захлопнулась, Гена уселся на водительское место, лимузин тронулся.
– Музыку? – спросил шофёр, доброжелательно поглядывая на Маню в зеркало заднего вида. – Температура комфортная или сделать потеплее, Мария Алексеевна?…
Маня закрыла лицо руками, и больше Гена ни о чем её не спрашивал.
Анна постояла у подъезда, глядя вслед машине, немного подумала и вернулась в ресторанный зал.
Там она спросила ещё водки, пять минут посидела рядом с великим писателем, который отъезда Мани не заметил вовсе, тихонько велела официанту подать ужин в свой номер, расплатилась и удалилась.
Из номера она позвонила портье и попросила уложить спать гостя, который в одиночестве допивает водку.
– Проследите, чтобы он не свалился со стула, – уточнила она совершенно хладнокровно.
Достала припасённую книжку Вудхауза, дождалась официанта с горячей перепёлкой и ледяным белым вином, уселась за стол возле окна и только тут засмеялась.
Маня проплакала всю дорогу до Щеглова, и в Щеглове тоже поплакала, рассказывая Лёле, какое ей пришлось пережить свидание с Алексом.
Лёля слушала, вид у неё был растерянный.
Волька бегал и скакал вокруг хозяйки, как бочка, и в конце концов Маня взгромоздила его на колени, тяжёлого и горячего.
– Ты чайник, а не бочка, – всхлипывая, сообщила она псу. – Как я раньше не догадалась?…
Лёля принесла подруге каких-то таблеток, Маня проглотила – она столько их уже проглотила за сегодняшний вечер!.. – но от этих у неё вскоре зашумело в голове, стали путаться мысли, она куда-то пошла, не понимая куда, и очнулась, когда солнце забралось на одеяло, а потом ей в нос.
Маня чихнула и открыла глаза.
В комнате было прохладно, окно распахнуто, ветер шевелил лёгкие шторы. По потолку бродили дрожащие тени. Птицы перекликались и проносились в оконном проёме крохотными голубыми молниями.
– Который теперь час? – сама у себя спросила Маня.
Волька поднял голову – он спал, привалившись к хозяйкиному боку, – зевнул во всю пасть и перевернулся на спину, явно собираясь спать дальше.
Маня посмотрела на часы – четверть двенадцатого.
– А день какой? – продолжала спрашивать Маня саму себя. – А год?
…Что вчера было?
Ужасный вечер, один из самых трудных в её жизни!.. Анна отправила её домой, а сама осталась