есть и будет всегда.
– Вы имеете в виду романы Марины Покровской? Такого рода литература?
– Алекс, душа моя. Вы хотите сейчас открыть дискуссию о беллетристике как части литературы? Или о литературе без беллетристики?…
– Неужели вы не понимаете, мои милые литературные дамы, что мир окончательно пал? И так быстро! И так неожиданно! Только что мы все верили в философию и светлое будущее. В нравственные проблемы верили! Мы даже, чёрт побери, пытались их решать! – Он засмеялся. – И пока мы пытались, не заметили, что человечеству пришёл конец!.. Осталось скопление людей, которым нет никакого дела до… Алёши Карамазова! Как это смешно – сейчас писать книги! Для кого? Для чего?…
– Для людей, – внезапно жёстко сказала Маня. – Вот для этого самого скопления! Ты не поверишь, но я тоже часть скопления, я тоже человек, и мне просто… необходимы книжки!
– Зачем? Чтобы продолжать прятать голову в песок? Ничего не видеть и не слышать?
– Чтобы жить, – объявила Маня. – Алекс, ты правда не понимаешь?
Он помотал головой и залпом выпил водку.
Анна молчала.
– Я не знаю, как жила бы, если б не прочитала однажды, что Каштанка не наелась, а только опьянела от еды! Это же Чехов про меня написал, а не про собаку! Он вообще всё про меня писал, я даже когда-то думала, что он мой кровный родственник, правда! Ну, не может посторонний человек так много обо мне знать, а он же знает! И он обо всех людях знает, Алекс! А ты говоришь, что нужно как-то жить… без него? Без литературы?…
– Я говорю, что моя литература никому не нужна. – Он поморщился. – И никогда не будет нужна, я окончательно это понял.
– Ты решил больше не писать?
– Я не могу.
– Но ты не писал много лет, помнишь? Ты написал «Запах вечности», он вошёл во все шорт-листы, его на все языки перевели, и ты больше не писал. Но ведь потом…
– Потом я дал слабину.
– Нет, потом ты понял, что не писать не можешь!
– А сейчас могу. И не пишу. И не буду.
– Алекс, ты гениальный писатель! Я точно знаю, потому что я читатель! Ты должен, понимаешь? Всем кругом ты должен: литературе, читателям, себе! Тебе, бедному, так и плохо, потому что ты должен, а не делаешь! И на тебя со всех сторон давит долг!..
– Маня, это слишком примитивная мысль для меня.
– Хорошо, пусть она сто раз примитивная, но ведь верная!..
– Я никому ничего не должен.
– Расскажи об этом ещё кому-нибудь, а мне не нужно! Я всё знаю и понимаю. Я ведь тоже писатель. В некотором роде. Некоторым образом.
– Я устал, – признался Алекс. – От себя, от людей. От чистого листа, на котором я ничего не могу написать! Я, наверное, уеду, Маня.
– Далеко?
– На Чукотку.
– Неблизко, – оценила Маня. – Что ты там станешь делать? Писать о народах Севера?
– Я больше не собираюсь ни о ком писать.
Маня вздохнула:
– Ты знаешь, я сейчас пытаюсь разыскать одного парнишку. Он пропал, а отца его любимой девушки застрелили. Вернее, сначала отца застрелили, а потом сам парнишка пропал. Так вот он тоже собирался записаться в геологическую партию. Может, вам вдвоём поехать?
– Маня, неужели тебе на самом деле интересно искать кого-то? Застреленных девушек, их отцов?…
– Мне всех жалко, Алекс, – призналась она. – До ужаса. И тебя мне жалко. И Максима, его убили. И его семью. Ты знаешь, мне читателей своих тоже жалко, поэтому я никогда не смогу написать в конце «Все умерли»! Я изо всех сил стараюсь, чтобы в конце было написано «Они жили долго и счастливо».
– Даже если это ложь?
– Это не ложь. Это мечта. Любая мечта может сбыться, если очень постараться. Вот я и стараюсь, чтоб сбылась.
– Я не понимаю, зачем тебе это нужно.
– Я не могу изменить мир, – призналась Маня. – Но я могу… придумать его. И вдруг я придумаю так, что в непридуманном, настоящем мире станет лучше и легче жить. Ну, вдруг!..
Он пожал плечами.
Словно на коньках к столу скользнул официант, нагнулся и спросил, интимно понизив голос:
– Могу порекомендовать горячее?…
– Да, да, – откликнулась Анна Иосифовна рассеянно.
Из разговора этих двоих ей всё стало ясно, и нужен был новый план действий, который покамест не придуман.
– У нас очень хороши томлёные перепёлки. Они не всегда бывают, но сегодня шеф готовит сам. Рекомендую также язык на гриле с муссом из цветной капусты, очень тонкое блюдо. Из рыбного хорошо суфле из трески, диетическое, но вкусное по-настоящему.
– Подайте ещё водки, – потребовал Алекс.
Анна Иосифовна заказала перепелку для себя и язык для Мани.
– Может быть, вам стейк с кровью, Алекс? – Вопрос был задан язвительно, но гениальный писатель не обратил никакого внимания на тон.
– Я не ем мяса.
– Как?! – поразилась Маня, очнувшись. – Ты же всегда… ел!
– Теперь не ем. Принесите мне овощной суп. И пельмени с крабом, пожалуй.
Официант расшаркался, хотя, как пить дать, невидимые коньки ему мешали, и умчался.
– Алекс, душа моя, – Анна Иосифовна улыбнулась любезно, – если вы уже закончили рассказывать Марии о своём творческом кризисе, может быть, перейдём к более земным делам? Давайте спросим у неё, где она живёт и чем занимается? Где её милая собачка?
Алекс засмеялся.
– Да, правда! Ты же всё время была с собакой! Куда она делась? Надоела?
– Волька в деревне Щеглово с моей подругой Лёлей, – хмуро сказала Маня. – Они меня ждали к ужину, но я позвонила, что не приеду.
– Чем занимается твоя подруга, Манечка?
– Она в школе работает. Учитель русского языка и литературы. У неё дочка Марфа, мы с ней тоже дружим. Она… не очень здорова, и никто не может вылечить.
– Вот беда, – посочувствовала Анна. – Не нужна ли помощь? У меня множество связей в медицинском мире.
– Спасибо, Анна Иосифовна, может быть, я и воспользуюсь. Её моя тётя лечила. Которая была… знаменитым экстрасенсом.
– Я помню, как же, – торопливо вставила Анна.
Она прекрасно знала, что в минувшем году тётя-экстрасенс погибла в собственной квартире и Маня нашла преступников.
Ужасное дело!..
– Марфе помогали занятия с тётей Эмилией, а сейчас её лечит какой-то кореец, большой специалист. Но пока непонятно, будут результаты или нет.
– Маня, зачем ты притворяешься? – Алекс ещё глотнул водки. Он почти не закусывал.
– Притворяюсь?
– Какое тебе дело до чужого ребёнка? Ты что, святая Тереза?
– Нет, но если я могу, стараюсь помочь.
– Тебе её жалко? Как Каштанку?…
Маня Поливанова, которая в начале вечера готова была разрыдаться, а лучше исчезнуть под шапкой-невидимкой, теперь сидела совершенно спокойная.
Что-то