готова, — сказала она храбро, но он покачал головой, погладив ее по щеке, как ребенка, и надежда в ее глазах угасла, чтобы вспыхнуть снова, когда он продолжил:
— Это будет очень больно, Шербера. Это будет так больно, словно тебя будут жарить живьем, — сказал он ей. — Но если ты захочешь, я это сделаю. Не сегодня, потому что сегодня не должно быть боли. Не когда мы с тобой вдвоем, потому что зверь Фира тоже почувствует твою боль, и он убьет меня, пытаясь тебя защитить.
— Но ты можешь пообещать мне? — спросила она.
— Я тебе обещаю… Ты можешь раздеть меня? — Она захлопала ресницами, и по его губам скользнула улыбка. — Женщины твоего мира делают так, когда остаются с мужчинами?
— Делают, — сказала она.
Он не отрывал от нее взгляда.
— Тебе придется показать мне, как это должно быть между мужчиной и женщиной, Шербера. Тебе придется вести меня.
— Я… — Она несмело взялась за крючки его рубицы. Вздохнула, когда воспоминания снова нахлынули волной. — Я не очень много знаю о том, как это должно быть.
— Тогда делай так, как бы ты хотела, — просто сказал он.
Неожиданно его слова смутили ее, и Шербера накрыла пылающие щеки руками, не зная, что сказать в ответ, не понимая, имел ли он на самом дел в виду то, что она услышала и поняла.
Олдин давал ей власть? Он позволял ей решать, что будет и как? Он отдавал себя в ее руки, как будто это она была благородная госпожа, как будто он принадлежал ей, хотя было совсем наоборот… или нет, или клятвы Инифри значили и это тоже?
Шербера протянула руки и расстегнула следующий крючок… и могла бы поклясться, что услышала легкий вздох облегчения, сорвавшийся с губ Олдина. Она не посмела поднять на него взгляд, и только расстегивала один крючок за другим, пока не дошла до конца.
Его тело было таким гладким и чистым, в отличие от ее. Шрамы на ее руках, ее переломанные и неправильно сросшиеся пальцы казались такими ужасными в сравнении с ним, они словно оскорбляли его совершенство, и Шербера постаралась не думать о том, что Олдин может найти ее прикосновения отвратительными. Она провела ладонями по его животу и груди вверх, разводя в стороны полы рубицы, и помогла ему снять ее, не глядя Олдину в глаза. Его кожа была как теплый песок, и она не выдержала и снова прикоснулась к ней, но уже не так решительно, потому что чувствовала на себе его взгляд.
— У тебя такие нежные руки, — сказал он, и она закусила губу, зная, что кончики ее пальцев уже давно стали твердыми как рог и нежными их точно не назвать. — Шербера. Твои шрамы — это не ты. Как и то, что ты видишь перед собой — это не я. Мы не можем выбирать, какими мы будем снаружи. Но мы можем выбирать, какими останемся внутри. И внутри и ты, и я… мы ведь совсем другие.
Ее пальцы погладили кожу его груди, совсем не такой мускулистой, как грудь Фира или Номариама, но хранящей в себе силу, которой позавидовали бы другие, и она подумала, что он прав.
И почему-то эти слова придали ей сил сделать то, что она… уже хотела.
Шербера запустила руку в светлые волосы Олдина и потянула его к себе, накрыла губами его губы, целуя так, как целовал ее Фир — и он подчинился ей, безоговорочно позволяя ей делать то, что она пожелает. Его руки обвили ее тело, его пальцы скользнули по ее исчерченной следами спине, ее мягкая грудь прижалась к его груди. Мир вокруг нее потерял цвета и звуки и словно стал средоточием ощущений: его руки, его губы, его язык, сплетающийся с ее языком, ладонь, скользнувшая под пояс ее сараби и сжавшая ее ягодицу, вдавившая ее так, чтобы она ощутила его возбуждение.
Ее сердце стучало все громче, пока она целовала его. Шербера чувствовала, как откликается на ее неумелые — но ведь не знал других женщин, он не знал, умелые они или нет — ласки Олдин: его дыхание участилось, пальцы чуть прихватили ее кожу, его плоть уперлась в низ ее живота, почти между ног, где уже начинало медленно тлеть ее собственное возбуждение.
Шербера отстранилась, чтобы сказать ему, что не уверена, что делать дальше, но теперь уже он поцеловал ее, обхватив одной рукой ее лицо, лаская большим пальцем подбородок, прихватывая губами ее нижнюю губу. Его свободная рука ловко развязала завязки сараби, и вот уже они поползли по ее бедрам, когда он потянул их вниз нетерпеливым, но плавным движением.
— Я все делаю правильно?
И Шербера сначала не поняла, о чем он, но потом вдруг засмеялась — стоя голой перед мужчиной, которого едва знала и который спрашивал у нее, у женщины и акрай, правильно ли он к ней прикасается. Его глаза вспыхнули фиолетовым в ответ на этот смех, и Олдин снова приник губами к ее губам, обрывая его, и теперь уже руки Шерберы заскользили вниз, к завязкам сараби, которые она развязала далеко не так легко, как он — вот только даже от ее неловких и неуклюжих движений дыхание его срывалось все сильнее, и губы, сминающие ее губы, были все настойчивее.
— Тебе помочь? — наконец спросил он, лаская губами мочку ее уха, и она сказала «нет» одновременно с тем, как завязка подалась. — Шерб…
Он замер, когда ее маленькая рука двинулась по его голому бедру выше. Ее пальцы обхватили его плоть, и фиолетовая вспышка в глазах Олдина озарила палатку. Шербера нерешительно двинула пальцами, отбрасывая прочь мысли о тех, кто заставлял ее это делать. С этим мальчиком все было не так. Она касалась его, потому что хотела сама, потому что это была ее ночь и ее власть над мужчиной, которую он ей дал.
Его плоть была твердой и одновременно уязвимой в ее руке, и она как будто откликалась на каждое ее прикосновение, как и сам Олдин откликался на него короткими горячими выдохами, обхватив ладонью ее лицо и прижавшись щекой к ее щеке, пока его пальцы гладили ее скулу и висок. Она попыталась найти подходящий ритм, чуть ослабляя и чуть сжимая, ускоряя и замедляя движения, надавливая и почти отпуская, и в какой-то момент он перехватил ее руку и застонал, заставив остановиться.
— Шерб, женщинам вашего мира положено мучить мужчин?
Олдин не отпустил ее руку, увлек ее за собой на шухир, опустился напротив нее на колени, так