Читать интересную книгу МИССИОНЕР - Евгений Кабанов

– Там, – с радостной решимостью произнёс он, указывая на верх цистерны. – Вы ложитесь своей мужественной грудью на люк, как в ту памятную ночь… Минуточку…

Повесив на заборчик, ограждавший расположенный рядом газон, фотоаппарат, Яков Моисеевич подскочил к стоявшему неподалёку ведру со слитым Аполлоном из двигателя отработавшим маслом. Плеснул из ведра на пыльный грунт и, окунув валявшуюся рядом ветошь в полученную чёрную маслянистую кашу, в мгновение ока очутился возле "примера для потомков". Тот не успел даже сообразить, что происходит, как с его рубашки во все стороны полетели пуговицы.

– Да вы что?! – только и успел он крикнуть, отшатываясь от мелькнувшей перед его носом ветоши.

Но было поздно – его обнажённая грудь уже лоснилась от наляпанного на неё свежеприготовленного "бальзама Вишневского".

– Теперь – на амбразуру, – наседая на оторопевшего Аполлона, скомандовал Яков Моисеевич и снова указал перстом на верх цистерны.

– Да эт-то что такое? – заикаясь от негодования и косясь на свою почерневшую грудь смог, наконец, выразить своё возмущение "образец строителя коммунизма".

– Дорогой Аполлон Флегонтович, искусство требует жертв… впрочем, так же, как и подвиги, – невозмутимо разъяснил Вишневский, – а фотография, вы уж поверьте мне, старому мастеру, это – величайшее из искусств.

"Да плевать я хотел на ваше искусство", – хотел заорать Аполлон, но, увидев, что его мучитель уже приблизился к ведёрку с остатками краски, проворно вскочил на цистерну.

– Кровь на чёрно-белой фотографии всегда получается чёрной. Ваша грудь в крови… Вы истекаете кровью, но неудержимо рвётесь на подвиг, – комментировал свои режиссёрские находки Яков Моисеевич, в то время как смачивал другой кусок ветоши в банке с бензино-соляровой смесью, в которой Аполлон отмывал руки от краски.

– У вас спички есть? – спросил спецкор, цепляя ветошь на валявшийся поблизости длинный кусок толстой проволоки.

Аполлон, понявший, что сопротивление такому одержимому служителю искусства может стоить ему ещё бСльших неприятностей, обречённо проронил:

– Там, в кабине, в бардачке, я видел коробок.

"Пусть хоть костюм свой в краску выделает, мучитель", – злорадно подумал он.

Однако Яков Моисеевич вылез из кабины без единого белого пятнышка даже на шляпе, но со спичками в руке. Подойдя к цистерне, подал конец проволоки Аполлону и зажёг нацепленную на другом конце ветошь.

– Положите на цистерну так, чтобы дым шёл на вас, – дал последнее ЦУ Яков Моисеевич и схватил фотоаппарат.

Аполлон развернулся, чтобы занести проволоку над цистерной. Источник огня и дыма на какое-то мгновение оказался над раскрытым люком, и в этот самый момент из люка с гулом вырвался столб синего пламени – это полыхнули остатки спиртовых паров. Аполлон вскрикнул и с опалёнными волосами кубарем скатился с цистерны.

Хоть на этот раз ему повезло: приземлился он очень удачно – на вытащенные перед покраской кабины сидения. Как говорится, отделался лёгким испугом. Вспышка была моментальной, глаза он успел закрыть, поэтому пострадали только волосы.

Пока он, сидя на сидении и недоумённо тараща глаза, приходил в себя, Яков Моисеевич ощупывал его со всех сторон, приговаривая:

– Голубчик вы наш! Спаситель. Как же это так получилось? Не ушиблись?.. А ну-ка, подвигайте руками… А ногами… Ничего не болит?

Аполлон машинально подвигал конечностями, выполняя просьбу Вишневского. "Пошёл ты к чёрту, старый козёл", – хотел сказать он, вернее, он уже так мыслил, но вслух произнести у него не поворачивался язык – Яков Моисеевич так участливо, с такой неподдельной тревогой его обхаживал, что гнев постепенно сменился на милость. Тем более, что глаза смотрели и видели, руки-ноги двигались, внутри ничего не болело, мозги тоже, похоже, соображали…

– Нет, спасибо, ничего не болит.

– А вы знаете, должна выйти замечательная фотография, – сказал повеселевший Яков Моисеевич, устраиваясь рядом с Аполлоном на сидении, – получилось даже лучше, чем я задумывал. Представляете, сноп огня из люка, дым, ваша окровавленная грудь, мужественное лицо… И всё это на фоне белых облаков, – мечтательным тоном довершил он описание ожидаемого "портрета героя".

– Белые облака – это весьма кстати. Это как символ нашей будущей безоблачной жизни, которой мы обязаны таким героям, как вы.

"Ну, началось…", – Аполлон прикрыл глаза, откинулся спиной на колесо.

Но Яков Моисеевич внезапно переменил тему.

– А вы любите стихи, Аполлон Флегонтович? – спросил он.

Аполлон, не ожидавший такого поворота в поведении Вишневского, в недоумении открыл глаза.

– Да как вам сказать, Яков Моисеевич… Одни нравятся больше, другие меньше. Я, конечно, не являюсь таким уж ценителем, но, в общем, к стихам отношусь положительно.

– А вы знаете, что вашими тёзками являются два замечательных русских поэта: Майков и Григорьев?

Аполлон удивлённо посмотрел на корреспондента.

– Знаю, конечно. Меня, собственно, в их честь и назвали.

Настала очередь удивляться Вишневскому.

– Вы знаете, как это замечательно, что вы знаете. А то сейчас знают только Пушкина да Лермонтова. Чуть что – так Пушкин. Вообще, уже козлом отпущения стал. А вы сами-то, стихи не пишете, случайно?

– Да нет, – сказал Аполлон, – не пробовал.

– А вы попробуйте. В нашей газете есть такая рубрика, да вы, наверное, знаете: "Творчество наших читателей". Там, в основном, стихи как раз и публикуются.

– Я подумаю.

– Ну, думайте, думайте. А пока давайте-ка займёмся "портретом героя". Я ж ещё ничего не знаю о вашей жизни: где родились, где учились, в общем, как докатились до жизни такой, геройской, – Яков Моисеевич засмеялся, довольный своим каламбуром.

– Послушайте, может быть, не надо никакого "портрета"? Я всего пару недель проработал на этом заводе, и, думаю, рановато мне ещё лавры стяжать. Яков Моисеевич, напишите-ка, лучше, "портрет" какого-нибудь старого заслуженного работника… Солодовщицы тёти Дуси, например…

В планы Аполлона вовсе не входило выставлять придуманную, "легендарную", так сказать, биографию на всеобщее обозрение широких масс.

– Да вы что! – возмутился Вишневский. – Старый совсем не означает заслуженный, а заслуженный – это не обязательно герой. Геройские поступки каждый день не совершаются. Уж вы поверьте мне, старому газетчику! Всю жизнь, можно сказать, я охотился за этими самыми героями… Так вы говорите, всего две недели проработали на этом заводе? Так это же замечательно! Человек только-только начал осваиваться на новом месте, сживаться с коллективом, ещё, можно сказать, никого толком не зная, уже спасает их, этих совершенно незнакомых ему людей. На такое способен далеко не каждый, даже старый и заслуженный. Уж вы поверьте мне, за годы работы в газете я научился хорошо разбираться в людях. Спасать своих близких, родных – отца, там, мать, сына, брата, свата, тёщу… хотя, нет, свата с тёщей не обязательно, – не мудрено. Это, можно сказать, врождённый инстинкт. Нет, это даже просто объективная необходимость, необходимая для продолжения рода. Это всё равно, что для курицы нести яйца, или для коровы давать молоко, или для свиньи – мя… ну, про свинью не будем… Уж так устроена природа. Я за свою жизнь сделал немало репортажей из колхозов и совхозов, и, вы уж поверьте мне, знаю, что это такое. Вот не догонит петух курицу, не снесёт курица яйцо, не вылупится цыплёнок, не вырастет новая курица – всё, цепочка оборвалась, конец куриному роду. Вы, молодой человек, любите курятину? То-то же!.. То же самое и со спасением родственников. Так что, это всё равно, что петуху догнать курицу. Это просто природный инстинкт. Одно удовольствие! А вот спасти совершенно незнакомых людей, среди которых даже могут быть враги, не думая о себе, рискуя жизнью…

Яков Моисеевич, похоже, входил в свой привычный рабочий ритм. При этом он сопровождал свой монолог очень красноречивой жестикуляцией, так что, даже заткнув уши, можно было ещё более ёмко и зримо представлять всё живописуемое им действо: вот петух догоняет курицу, запрыгивает на неё, топчет; вот курица, бедная, тужится, в муках производя на свет божий яйцо; вот из яйца вылупляется цыплёнок, расправляя затёкшие в тесной скорлупе члены…

– Так откуда, вы говорите, приехали?

– Из Закидонска, – нехотя выдавил Аполлон.

– Из Закидонска? Замечательно! Каких прекрасных богатырей плодит закидонская земля!.. Вы, конечно, успешно прошли все ступени, необходимые для нормального развития советского человека: первый звонок, внучок Ильича, вступление в пионеры, затем – комсомол, последний звонок…

Аполлон смотрел на Вишневского с удивлением, смешанным с любопытством. Те факты его биографии, относящиеся к детству и отрочеству, которые излагал корреспондент "Зари коммунизма", в его легенде не значились – видимо, в этнографическом обществе посчитали их мелочью.