— Леднев! Какого черта!.. — волнуется Валентин.
Подхватив бидон, я спешу за отрядом. Бегут как па пожар. Как будто в Африке они бывают каждый день… ах, какая бабочка! Я давно мечтаю о такой… О чудесной тропической бабочке, купленной не в иностранном порту в магазине редкостей, а пойманной самим.
— Ладно… потом поймаем, — утешает меня Петр, — давай твою проклятую флягу…
Отлив. В маленьких каменистых лужицах, в скользких, поросших водорослями бассейнах кипит жизнь. Множество игластых морских ежей, окрашенных в черно-фиолетовый цвет, группками скопились в прозрачных соленых озерах. Тут же мелкие и крупные звезды. Красные, оранжевые, с синими полосками и крапинками, Звезд так много, словно сыпались они ночью с неба, остывали и вот теперь тысячами разбросаны по всему берегу. А вот какая-то новая звезда: желто-восковая, пупырчатая и совершенно твердая. Опустив звезду в прозрачную лужицу, я ложусь животом на мокрый песок и вижу; снизу, из-под лучей, высовывается множество маленьких, почти прозрачных с нашлепками на концах ножек. Один из лучей вдруг приподнялся, и множество ножек потащили звезду под обломок кораллового рифа… Стоп, стоп… нечего тебе там делать, восковая звезда, а ну-ка, Петя, где ты там? Открывай крышку… поедешь ты, звезда, в музей… Нечего без толку ползать по берегу.
С больших валунов, виднеющихся на берегу, наблюдают за нами любопытные глаза ящериц. Завидев нас, они угрожающе приподнимаются на лапках, раздувают горло и быстро-быстро высовывают изо ртов черные язычки. Ящерицы очень пугливы и весьма любопытны. Вот одна соскочила с камня и, оставляя на песке цепочку маленьких следов, побежала, таясь за камнями, вслед за нами: люди… такое здесь встречается не часто.
Потом мы видим птицу. У птицы маленькая лысая голова с голой шеей и тонкий крючковатый нос. Птица сидит на песке и расклевывает выброшенную на песок водой тухлую рыбину. При нашем приближении птица неохотно расправляет крылья. Стоит так несколько мгновений, крутит головой, а потом, разбежавшись, взлетает.
Становится жарко. Тени укорачиваются. Солнце ожесточенно поливает нас своими лучами. Хорошо, Хоть ветер с моря. Он немного остужает тела, высушивает пот, взбадривает. Но все же тяжело. Пора бы и отдохнуть. Валентин смотрит на часы и машет рукой: привал!.. Фу… вот и отлично. Гуськом мы уходим под пальмы, расстилаем на песке брезент, и Валентин приказывает:
— Коля… — организуй орешков.
Легко сказать «организуй». Ребята думают, что если я вчера взобрался на пальму, то для меня это дело легкое, привычное. Конечно, я любил в детстве лазать по деревьям, но это было так давно. Однако не возражаю: все равно ведь кому-то лезть надо. Стась опускается на корточки, я становлюсь ему на плечи, и Стась поднимает меня. Теперь еще два метра — и вот они, орехи…
Несмотря на одуряющую жару, аппетит у всех превосходный. Мы довольно быстро расправляемся с последней рыбиной, и Корин, пока я отвернулся от мешка, уже выуживает и, жмуря глаза, обнюхивает полукруг колбасы. Наш неприкосновенный запас.
— Пейте молочко, детка, — советую я, — оно очень питательно. Почти пятнадцать процентов жира и пять — сахара.
— Не хочу молока, парни, — неохотно отдавая мне колбасу, сказал Стась, — я мяса хочу… чтобы зубам работу дать… Чего бы такого пожевать?
— Коля, подумай, пожалуйста, — просит меня Петр, — я тоже, понимаешь, хочу чего-нибудь такого. Ведь я мужчина, Коля. Я не могу жить одним молочком… В общем придумай… а?
— Устриц хотите?
— Давай устриц! Где они? — Корин встает, отряхивает с колен песчинки. — Петька, разжигай костер.
Забрав ведро, мы вместе с Кориным идем на берег. Прилив еще только начался, и большая полоса литорали свободна от воды. Искать долго не приходится: вот они, правда, не устрицы, а мидии — двухстворчатые моллюски, упрятавшие свое мясистое тело в темные, с фиолетовым отливом раковины. Их здесь много. Целыми колониями усыпаны камни, песок.
— Так здесь и живут? — спрашивает Стась, опускаясь на корточки. — Как же их волны не смывают?
— Попробуй потяни за одну из них…
Корин берется за самую крупную мидию, тянет, и вслед за ней тянется еще с десяток ракушек, плотно перепутанных какими-то крепкими синеватыми нитками. Нитки скрепляют не только моллюсков друг с другом; они, как якорями, вцепились в песок, за камни.
— Это биссус, Стась… Эти крепчайшие нитки, похожие на шелк, выделяются железами, расположенными в ноге мидии.
— А эти нитки красивые. И крепкие… смотри, какие упругие.
— Из них в Греции, Италии и на юге Франции изготовляют дорогие перчатки для женщин, кошельки, платки. Говорят, очень красивые.
Минут за двадцать мы насобирали с полведра крупных моллюсков, промыли их, очистили от нитей и повесили ведро над огнем…
Пир удался на славу. Скачков сказал, что дома он всегда будет употреблять "эти ракушки" в пищу. Живет он на берегу Курского залива, и там мидий очень много. Корин захотел расширить свои познания о мидиях, и я сообщил ему, что мидии обитают такими огромными колониями, что с отмелей, на которых поселяются моллюски, можно снять с одного квадратного метра до десяти тысяч моллюсков. А с одного гектара — до трехсот тонн мяса. В некоторых государствах существует специальный промысел мидий, а в Италии мидий разводят в особых питомниках. Там за ними ухаживают и регулярно снимают "урожай".
После обеда мы растянулись на брезенте, соорудив над своей головой некое подобие крыши из сухих пальмовых листьев. Это от солнца. Чтобы не очень сильно пекло… А я нашел на берегу засмоленную палку, может, кусочек палубной доски. Сняв с нее немного вара, залепил трещину в стекле маски, всунул в рот мундштук трубки и с копьем в руке пошел в воду, оставляя на песке странные следы; от босой ноги и большущий, лягушачий — от единственного ласта.
В этом месте образовалась большая тихая лагуна, отгороженная от залива грядой рифовых скал. На них гремел, бушевал прибой, а в лагуне вода лишь чуть заметно колебалась. Скользя и падая на заросших мохнатыми коричневыми, зелеными и бурыми водорослями камнях, я вошел в воду по пояс, промыл стекло маски и нырнул…
Вода расступилась, и чудесный мир красок окружил меня со всех сторон. Да, звуков не было. Тишина. Только краски и движение. Неслышное, бесшумное движение… Неуклюже подгребая правой ногой в ласте и левой, голой, я медленно плыл между громадными валунами над чистыми песчаными полянками. Я был не новичком в подводном царстве, й поэтому так приветливо кивали мне своими нежными вершинками-стеблями водоросли, дружелюбно покачивались оранжевые, желтые и белые веера горгонарий. Краски… какое обилие красок! Голубая, с зеленоватыми оттенками вода, вся пронизанная колеблющимися стрелами солнечных лучей, желтый песок весь в вспышках обломков перламутровых раковин и со всех сторон солнечные мазки: желтые, красные, зеленые, фиолетовые. Это водоросли и горгонарий; полипы, кожистыми, ушастыми наростами облепившие камни; пупырчатые губки, шарами приспособившиеся на обломках скал, в расщелинах, у оснований валунов; пузатенькие горшочки оранжевых асцидий; упругие мшанки, напоминающие чьи-то ветвистые рожки… И рыбы… Множество рыб. Стайками и в одиночку скользят они между камнями; поставив почти торчком хвостики, они копошатся вытянутыми губами в песке, взмучивая его и что-то отыскивая. Небольшие яркоокрашенные рыбешки то неподвижными точками застывают над кустиками водорослей, то, испугавшись чего-то, бросаются врассыпную. Глаза разбегаются в разные стороны. Краски, какие потрясающие краски! Совершенно диковинного тона расцветки, Совершенно необычные переходы: рядом с лимонно-желтым фиолетовый цвет, с сиреневым соседствует темно-зеленый. Ясно, что подводный художник-декоратор был поклонником абстракционизма.