…Через несколько минут мы сидим на крючковатых ветвях и Петр осторожно извлекает из своего резинового мешочка спички, коробку с табаком и трубку. Вспыхнул огонек и осветил наши грязные, в расчесах, распухшие от укусов лица. От табачного дыма приятно закружилась голова, потянуло в сон. Обеспокоенная мошкара возмущенно гудит над нашими головами, но кусаться стала меньше. Потом с залива подул ветерок, и мошки мгновенно исчезли. Стало удивительно хорошо. Действительно, а не пересидеть ли нам ночь на дереве?
— Ой, что-то по мне ползет, — прошептал Петр,
— Хватай, — сказал я.
— Держи! — крикнул Скачков и сунул мне в ладонь что-то упругое, извивающееся и пищащее. Скривившись от омерзения, я открыл крышку фляги, и в растворе звонко булькнуло. Есть, кого-то поймали… Утром посмотрим.
Месяц выплыл из-за тучки. Лунный свет заливал мангрову и наши скорчившиеся испачканные фигуры. Петр сидел на дереве удобно и уверенно, сидел, откинувшись к стволу и скрестив на груди руки. На дереве он себя чувствовал так, как будто всю жизнь только и делал, что отдыхал на деревьях. Мы с Валентином тоже устроились весьма сносно, а вот Корин все не мог устроиться: ерзал, крутился, и ветки противно под ним потрескивали.
— Плохо быть макакой, — сердито бормотал он, пытаясь поудобнее разместить свое громоздкое тело на тонких корявых сучках. Сон властно затуманивал мое сознание. Страшным усилием воли я таращил глаза и вяло думал, что сейчас ветерок кончится и проклятая мошкара опять набросится на нас. И о том, что если Стась так будет вертеться, то он обязательно свалится в воду.
От громкого всплеска я вздрогнул, раскрыл сомкнувшиеся все же глаза.
— Что-то упало, — с философским спокойствием заметил Петр.
— Это «что-то» я! — почти без всякого раздражения откликнулся Стась. — Коля, подай руку. Корни скользкие, словно клеем вымазаны..
А потом ветер иссяк и мошкара снова дружно и неистово набросилась на нас. Как-то в своих мечтах и грезах о путешествии по Африке я забыл про такую существенную деталь, как москиты. Противные насекомые с назойливостью вечно голодных тварей впивались в нас своими острыми, жадными хоботками и пили, пили нашу кровь. Сотни, тысячи микроскопических насекомых лезли Е ноздри, уши, в уголки глаз, в рот. От зуда и боли хотелось кричать, выть, раздирать свое тело до костей ногтями. Со стонами и отвратительными морскими проклятиями мы били мошкару ладонями и чесались с ожесточением тысячи запаршивевших обезьян. От дикого, звериного воя нас удерживали лишь мужская гордость и маленькое, злобное наслаждение, когда под ладонью лопались, давились сотни окровавленных телец.
Потом мне пришла в голову идея. Привязав покрепче свой бидон к веткам, я сказал ребятам:
— Послушайте, я посижу немного в воде. — Сказал и, всунув в рот мундштук своей дыхательной трубки, плюхнулся вниз, в черную воду. Там я сел на корточки и, прислонившись к бугристым от наросших ракушек корням, высунул трубку из воды. Прохладная вода омыла мою искусанную, расчесанную до царапин кожу; мерзкие насекомые остались наверху… тишина и покой. И еще непроглядная темнота. Какие-то существа, маленькие и подвижные, ползали по моим коленям, животу… мысли вялые, резиновые так же медленно бродили в голове. Корни дерева мелко, торопливо вибрировали. Это крутились в его ветвях совершенно отчаявшиеся корифенцы. "Надо по-честному, — вяло копошилась мысль, — надо… всем… по очереди… Сейчас…" Опять кто-то торопливо пробежал по мне. По шее. Чьи-то мягкие усики пощекотали затылок, нежно, очень осторожно и так приятно, что сердце замерло, прикоснулись к расцарапанным щекам. Потом кто-то неуверенно куснул мне мизинец левой ноги, торчащей из разорванного кеда. Я пошевелил ногой, но невидимое существо уже более агрессивно вцепилось в мой палец. Протянул руку… ага… попался. В ладони забился, защипал мне кожу краб.
Я вынырнул.
— Кто следующий? — спросил, вынимая мундштук изо рта.
— Идти дальше решили, — сообщил Валентин, — держи свою флягу.
Не знаю, сколько мы шли: час, три или больше. Помню только лунный свет на темной спокойной воде, черные шатающиеся силуэты моих товарищей, темный, молчаливый лес на ходулях корней. И москиты. Отвратительные, ненавистные мошки, с звенящим зудом раздирающие нашу кожу, мышцы. Голова тяжелая и вместе с тем пустая, как резиновая груша, без мыслей. В суставах боль… неприятный озноб и холодный пот. Возможно, что в кровь нашу проник какой-то яд от укусов мошкары.
Потом мы услышали отдаленный шум. Встревоженная мошкара с еще большим ожесточением набросилась на нас, а потом в наши лица дохнул прохладный, насыщенный на гниющих водорослях и крутой соли ветер. Это дышал ночной океан. Москиты панически отступили перед ветерком, грунт под ногами стал плотнее. Все громче гремели о прибрежные рифы волны, постукивали, хрустели битые ракушки и обкатанная галька. Шум накатных волн. Удивительнее музыки в эти минуты не было для нас на свете.
Еще небольшое напряжение сил, еще сотня-другая шагов — и мы повалились на песок. Несколько минут лежали неподвижно, потом приподнялся Валентин, тронул Петра за плечо:
— Петя, — трубку…
Скачков с кряхтеньем сел, развязал свой резиновый мешочек, чиркнул спичкой. Потом что-то снял с моего затылка.
— Присосалась. Какая-то пакость с присоской ишь раздулась. Куда ее, Коля?
Я постучал рукой по фляге. Я еще слышал, как Петр отвинчивал крышку. Потом все провалилось в сладкую, звенящую мглу…
глава IX
Девочка в красной юбке. — Тут Гана или Того!.. — Рыбацкая деревня. — Маленькая операция. — У во-мера человеческий профиль. — Парень крутит над головой сеть — Барракуды. — Смуглые девушки танцуют в воде, — Ночной костер. — Красный алля-гатор… — Встреча с «Марлином». — Вечер у намыленной елки. — Возвращение
Что-то защекотало в носу. Муха, наверно. Не открывая глаз, я махнул ладонью. Муха пробежалась по щеке, носу и опять полезла в правую ноздрю. Я чихнул и открыл глаза. Солнце уже взошло, ярко голубело небо, обещая жаркий день, а листья кокосовых пальм сухо шелестели над головой.
Потянувшись, я повернул голову: рядом со мной сидела смуглая девочка и держала в руках травинку. От неожиданности я отшатнулся, девочка тоже отпрянула в сторону, села на песок и, немного испуганно улыбнувшись, быстро-быстро захлопала большими карими глазами. Было ей лет двенадцать. Худощавая, тонкорукая, гибкая, в красной вылинявшей юбке и тонкими, белыми браслетами на кистях. В курчавые черные волосы был воткнут отточенный карандаш. Значит, школьница. Если она разговаривает по-английски, то мы в Гане. Если не поймет, значит, в соседней стране — в Того. Там разговаривают по-французски,