– Сейчас, – пробормотал Эрик. – Погоди. Переминаясь с ноги на ногу, я стала ждать.
– Готово! – победно провозгласил он и, положив карандаш, воззрился на меня. – Ну, что еще с тобой случилось?
Глубоко вздохнув, я начала по новой.
– Я гонялась за моей группой, которая гонялась за полицией, которая гонялась за грабителями… Потом я растянулась на асфальте и сломала каблук. – Я продемонстрировала сломанный каблук. – Еще я содрала кожу на подбородке. – Я продемонстрировала подбородок.
– А где это случилось? – поинтересовался он, глядя на меня поверх очков.
– На Маспете, – не задумываясь, ответила я.
Я была готова прикусить язык. Нужно было назвать что угодно, только не Маспет.
Между тем мое сообщение его нисколько не заинтересовало. Его ответ лишь доказал, что он был занят только собой.
– Намажь кремом, – сказал Эрик. – Но сначала иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.
Я присела рядом и взглянула на исписанный цифрами блокнот.
– Ну и чем же ты занимался аж до половины двенадцатого ночи?
Он улыбнулся.
– Я рассчитал твой менструальный цикл на декабрь. Свои вычисления я вел относительно прошлого цикла и определил дни, когда твой организм наиболее расположен к зачатию.
– Зачем тебе это понадобилось?
Он опять улыбнулся.
– Как зачем? Чтобы в следующем месяце мы были уверены, что ты забеременеешь. А чтобы мы были окончательно уверены в успехе, я нашел твою диафрагму и изрезал на маленькие кусочки.
Я слушала и даже не пыталась вникнуть в смысл его слов. Моя самая великолепная победа над Эриком, о которой, кстати, он даже никогда не узнал, заключалась в том, что еще три месяца назад я начала принимать противозачаточные пилюли. Я должна была свести к нулю все его шансы.
– В соответствии с моими вычислениями мы должны заниматься этим двенадцатого, тринадцатого и четырнадцатого. Кроме того, тебе придется пользоваться специальным термометром… – Он потянулся к ночному столику и с гордостью показал мне ново-приобретенную вещь. – Анальное измерение температуры гораздо точнее орального. Мы должны постараться, чтобы ты забеременела к концу месяца. Теперь ложись. Мне нужно осмотреть тебя сейчас, чтобы потом можно было сравнивать – то, как это выглядит теперь и как это будет выглядеть после зачатия.
Онемев от изумления, я несколько секунд неподвижно смотрела на него и только потом обрела дар речи.
– О матерь Божья! – наконец воскликнула я по причине того, что речевой центр моего мозга все еще находился под воздействием спермы Брайна Флагерти.
Куинси и я сидим в гостиной. Кружки с кофе стоят на стеклянном столике.
– Самое ужасное в твоих отношениях с Эриком, – говорит Куинси, закуривая, – это то, что ты, казалось, никогда его не бросишь. Это так и могло тянуться бог знает сколько…
– Вовсе нет. Я все равно это сделала бы. Мне только надо было набраться побольше уверенности в себе.
– Вряд ли. У тебя есть такое свойство – отделять свою профессиональную жизнь от эмоциональной. Мне кажется, ты напрасно опасалась того, что конец твоего замужества каким-то образом отразится на работе.
– Подумать только, ведь я могла влюбиться в Ави не сейчас, а еще тогда…
– Да тогда ты даже не взглянула бы на него, – говорит Куинси после небольшой паузы. – Ты бы бежала прочь, зажмурив глаза. Тогда ты была во многих отношениях совсем ребенком, и он просто напугал бы тебя. С ним тебе пришлось бы вести себя как взрослой женщине.
– Я и была женщиной, – протестую я. – Я обладала невероятной чувствительностью.
– Да, в профессиональном смысле ты всегда была на высоте. Но дело не в этом. Дело в том, Мэгги, что остаться – самый простой вариант: Эрик не ждал от тебя ничего, кроме того, чтобы ты была женой и матерью. Ави ждал бы от тебя чего-то большего. Но ведь он и давал бы больше. И был бы куда как требовательнее… – Она немного помолчала. – Разве он не такой?
– Да, – тихо отвечаю я, – конечно, такой.
– Разве тебе под силу расстаться с ним, не обращая внимания на все то, что существует между вами – его любовь к тебе и прочее?
– Нет, – спокойно говорю я.
– Вот видишь.
– Дело не только в этом. Ведь и я полюбила его.
– Знаю. Но теперь ты совершенно другой человек. Я просто хочу сказать, что тогда ты не осмелилась бы полюбить Ави. – Она выпускает симпатичное колечко дыма. – Послушай, когда тебе присудили премию «Эмми», ты почувствовала себя более уверенно?
Я отрицательно покачала головой.
– Честное слово, нет. Но после этого меня уже не так страшит возможность оказаться в сложной ситуации. Я имею в виду все эти мысли о том, как я однажды буду сидеть в каком-нибудь приюте и жевать дрянной чизбургер. Мне больше не снится грозящее мне убожество и распад личности… Куинси хохочет.
– У тебя прекрасное воображение. И ты очень убедительно рассказываешь. Ей-богу, начинает казаться, что, как только ты бросишь работу репортера, все так и будет.
– А разве нет? Одно цепляется за другое.
– Ну, по крайней мере это помогло тебе более трезво взглянуть на Брайна. Тебе тогда было не по себе, верно?
– Что и говорить!.. Однако было еще и кое-что похуже, о чем я все время думала.
– Что же?
– Да то самое – что премию «Эмми» присудят не мне, а кому-нибудь другому. Вот тогда мне бы открылась прямая дорога в богадельню…
В тот день я сидела в моем офисе в отделе новостей. Было чудесное апрельское утро семьдесят пятого года. В мире наступило совершенное затишье, новостей не было никаких, и приходилось сидеть и плевать в потолок. Люди были, по-видимому, так довольны весенним солнышком, что им даже в голову не приходило грабить банки, поджигать дома или убивать друг друга – то есть заниматься своими обычными делами, о которых мы потом рассказываем в вечерних новостях. Ситуация складывалась таким образом, что я могла пораньше удрать с работы и провести больше времени в постели Брайна. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда заманчивые картины уже роились в моем воображении.
– Это ты, Мэгги? – спросил Брайн.
– Это я, – радостно ответила я.
– Слушай, Мэгги, – начал он в своей обычной монотонной манере старшего детектива. – У меня тут проблема. Один придурок в своей квартире держит на прицеле жену и двух сестер. Только начали с этим разбираться.
Поскольку в тот момент я была не только гедонисткой, но еще и эгоисткой, первой моей мыслью было, что Брайн звонит предупредить меня, что мы не сможем увидеться, пока ему не удастся освободить этих самых заложниц.
– У него в квартире две самодельные бомбы, и он грозится разнести весь дом.
Теперь я определенно переключилась на то, чтобы примириться с безрадостной перспективой провести вечер в обществе Эрика Орнстайна и наблюдать, как тот набирается, но никак не наберется храбрости попросить у меня развода. С некоторых пор это превратилось в новый вид истязания, который он ввел в наш семейный обиход с той роковой ночи, когда впервые предложил мне измерять температуру анальным способом. Он изводил меня гипотетическими рассуждениями.