Он припал к моим губам, и это даже нельзя было назвать поцелуем. Он покусывал, подергивал, посасывал и полизывал мои губы до тех пор, пока я вся не превратилась в один большой рот. Других частей тела как будто не существовало. Я вся была один рот, пока Брайн не решил заняться моей грудью. И это нельзя было назвать ласками. Он мял, сосал, оттягивал и сжимал мои груди до тех пор, пока все мое внимание не переключилось на них. Я вся превратилась в одну огромную грудь, и была таковой, пока Брайн не решил погрузить в меня то, с чем я имела случай познакомиться еще во время наших танцев в баре. Рот Брайна был постоянно занят моим телом, а потому сам Брайн был довольно молчалив. Только в тот момент, когда я с удивлением обнаружила, что он уже частично во мне, и глухо пробормотала: «Брайн, ты ведь даже не двигался, а он сам вошел в меня!» – только тогда Брайн произнес первую и последнюю фразу на протяжении всех трех часов, которые я провела с ним на его ворсистом зеленом ковре. Он сказал:
– Тому, кто врывается силой, там вообще нечего делать!
Я тут же вспомнила об Эрике Орнстайне и целиком и полностью согласилась с этими мудрыми словами.
Брайн непрерывно продвигался в меня, продвигался до тех пор, пока я вдруг не осознала, что лежу под мускулистым и крепким телом мужчины, с которым познакомилась только несколько часов назад, и не почувствовала боль где-то в районе копчика, а также под подбородком. Однако я удержалась от того, чтобы поинтересоваться у Брайна о причине этого дискомфорта. Мое тело тянулось навстречу его движениям, и я мечтала о чем-то большем, – о том, что находилось глубоко во мне.
Брайн Флагерти тем временем успел перейти в новую категорию «парней», еще более высокую, чем «бравый парень» и «парень-кремень». Дело в том, что он продолжал оставаться «кремнем» даже после оргазма. Он нисколько не побеспокоился выйти из меня – просто несколько минут находился без движения. Его голова покоилась на моей шее. Руки крепко обнимали мое тело. Потом он внезапно начал все сначала. В одно из коротких мгновений нашего отдыха я все-таки поинтересовалась у него, почему болит мой подбородок. О моем копчике я не спрашивала, поскольку он находился на значительном удалении, и Брайну было бы трудно его рассмотреть.
– Я тебя поцарапал своей щетиной, – как ни в чем не бывало объяснил он. – Думаю, мне следовало бы побриться.
Он соскользнул с меня, и я смогла подняться на ноги. Колени у меня слегка дрожали.
– Эй, Мэгги, – сказал он. – Да ты еще натерла копчик о ковер! У тебя сплошные неприятности!
Когда я проковыляла в ту единственную комнату, которую мне удалось осмотреть, кроме комнаты Брайна, – в ванную, облицованную зелено-розовым кафелем, то, опершись руками о раковину, рассмотрела в зеркале свежую ссадину на подбородке. Повернувшись к зеркалу спиной, я увидела и другую свою рану – красное пятно у копчика. Что же, всего два легких ранения после почти трех часов занятий любовью, да еще каких занятий! Подобных изумительных занятий я не знала за всю свою жизнь. Мои раны, без сомнения, скоро затянутся, но прекрасное воспоминание не померкнет никогда.
Я вернулась в комнату – как была – нагая. Когда мои глаза наконец привыкли к полумраку, я принялась искать Брайна там, где его оставила, – на ковре между аквариумом и испанским светильником. Однако Брайн нигде не обнаруживался. Вдруг появилось два мужских силуэта – один мужчина в одежде, другой – без. Оба несли емкости с пивом и исчезли в том направлении, где, как я предполагала, должна была находиться кухня. Я стояла неподвижно, едва дыша и закоченев по причине своей наготы. Я отбрасывала длинную тень, которая поместилась как раз между мисс Июнь и мисс Ноябрь. Кое-как прикрыв руками груди, я только и смогла пролепетать:
– О Мария, матерь Божья!..
Почему я вдруг решила призвать Пречистую Деву – можно объяснить разве тем, что моя плоть была накачана до предела ирландской католической спермой, которая обладала такой мощной благочестивой энергией, что это произвело какие-то пертурбации в речевом центре моего мозга.
Брайн уже стоял рядом со мной и обнимал мои дрожащие плечи.
– Поздоровайся с моим братом Дэнни, – сказал он.
Возможно, я и пробормотала что-то похожее на «привет», а потом высвободилась из объятий Брайна. Пройдясь по комнате, я поспешно собрала свою разбросанную по полу одежду и ретировалась обратно в ванную.
Через минуту я уже вышла, успев одеться, подкраситься и причесаться. Я присела около Брайна, который был по-прежнему наг, и стала слушать, как Дэнни рассказывает о двух сделках, которые ему удалось заключить сегодня вечером.
– Ну вот, заходит, значит, этот парень и без лишних слов берет сразу весь гарнитур – ореховую столовую в раннеамериканском стиле. Включая сервант и кушетку. Прекрасный гарнитур. Знаете, такими всегда обставлены комнаты, в которых умирают президенты. Понимаете, что я имею в виду?
– Ага, – сказал Брайн. – Стиль «Вирджиния».
– Ага, этот самый… Так вот, не успел этот парень свалить, как заваливает еще один тип с игрушечным пуделем, весь из себя крутой и с полированными ногтями, и тут же покупает французский спальный гарнитур.
– Кто покупает? – рассмеялся Брайн. – Тип или его пудель?
– То есть?
– Кто из них, я спрашиваю, крутой и с полированными ногтями?
– А, ты шутишь, – протянул Дэнни, качая головой. – Что же, очень смешно. Конечно, пудель.
– Брайн, – жалобно прерываю я их беседу, – думаю, мне пора идти…
– Так скоро уходите? – вздохнул Дэнни, убирая с веснушчатого лба рыжие волосы. – Было очень приятно с вами встретиться. Уверен, мы еще увидимся.
«Еще увидимся»… Что ж, неплохое выражение, чтобы как-то обозначить то, что последует за всем происшедшим между Брайном и мной.
– Конечно, еще увидимся, – улыбнулась я. – И примите поздравления по случаю двух ваших сделок.
– Ага. Спасибо… А если вам когда-нибудь понадобится мебель, вспомните о Дэнни.
– О чем разговор, – кивнула я и мысленно попыталась представить, как его стилизованная мебель смотрелась бы в загородном особняке восемнадцатого столетия, принадлежащем родительнице.
– Погоди еще минуту, Мэгги, – попросил Брайн, – я только что-нибудь накину, – взявшись рукой за мой подбородок, он добавил:
– Не нужно его ничем мазать. Пусть просто подсохнет…
Я опять кивнула и подумала о том, что подобные проблемы ему, должно быть, приходилось решать не раз. В отличие от прочих своих врожденных способностей умение давать советы было благоприобретенным.
Когда мы мчались в его машине по 59-й улице, все дальше от его мира и все ближе к моему, я решила, что нужно внести полную ясность в наши отношения.