и ты сможешь. Это были дети нашего возраста, но не только из моего окружения – из самых разных социальных слоев. Фантастика, настоящее слияние различий. Девчонки, которые могли постоять за себя, из этих замечательных женских групп, типа X-Ray Spex[139] и Slits[140]. Было так много всего этого, так много различий между группами в музыкальном плане. Невероятно интересный и захватывающий период – наблюдать и слушать такую музыку. И «Рокси» был для этого отличным клубом. Несмотря на то, что «Пистолзы» на самом деле никогда там не играли, у нас было место, чтобы как-то выразить самое разное друг к другу отношение. Я всегда думал, что в этой среде прежде вообще не было никакого чувства конкуренции, пока благодаря средствам массовой информации панк не стал доступен самым широким слоям населения, не начали возникать клише, эти вопли на сумасшедшей скорости.
Все это пришло в большей степени от The Clash и The Damned[141], чем от нас. И это было очень похоже на ритм-н-блюзовые команды Джо Страммера, в которых он играл до того, как присоединился к The Clash. Это был бы какой-то бешеный рокабилли на сумасшедшей скорости, который мне никогда не нравился. Не поймите меня неправильно, я любил Джо. Поначалу он был очень дружелюбен, дружелюбен, дружелюбен, но вскоре все изменилось, едва только Джо начал воспринимать The Clash слишком серьезно.
Для меня ярким светом в этой группе всегда будет личность Мика Джонса – прекрасный человек, по-настоящему теплый. То же самое с басистом Полом Симононом – он шикарный парень, скажем так, из хорошей семьи, но двух слов связать не мог. Я всегда списывал это на застенчивость. По отдельности они все мне очень нравились. Ребята играли к тому времени всего пару месяцев, когда выступили у нас на разогреве в кинотеатре Screen on the Green в Ислингтоне. Они пришли с таким количеством оборудования – о боже, у них была огромная акустическая система озвучивания, которую, конечно, они нам не одолжили. Поэтому, когда разогревающая группа удалилась вместе с этими огромными ящиками, мы снова оказались на сцене с нашими маленькими коробочками.
Группа, которую я любил, – Buzzcocks[142]. Отличные, веселые тексты, совершенно иной подход к музыке. К сожалению, в то время, когда все было свалено в кучу и называлось «панком», люди действительно не замечали, что Buzzcocks были немного в стороне от проторенной дорожки.
Они играли свои первые концерты с нами, в Манчестере. Все, что я помню, – это бесконечные споры, что бы вы ни упомянули. Помню еще, как их солист, Говард Девото (он ушел вскоре после этого), и парень, который стал новым солистом, Пит Шилли, отвели нас в паб под названием «Томми Дакс», где самым большим приколом было подвешенное к потолку нижнее белье, и я вел себя соответствующе. Просто мне все это показалось довольно глупым. Ну, потому что ты нервничаешь перед выступлением и не готов к подобного рода идиотским ситуациям, так что я был немного к ним несправедлив, но мне кажется, они поняли, что мы такие, какие есть. Ты всегда должен быть самим собой. Много лет спустя мне пришлось извиниться.
Малкольм любил изображать себя дирижером бурно развивающегося движения, но все это происходило вне его контроля. Буквально каждый его шаг был бестолковым. В сентябре он впервые взял нас с собой во Францию, и в итоге мы играли в переполненном зале парижской дискотеки для твердолобой толпы любителей диско. Ну, понимаете: «Это не есть быть “Би Джиз”, п’гавда?» – «ДА-А-А!»
Но как чудесно мы провели время! На мне был баскский берет и все такое. Малкольм повел нас в шикарный бар с открытой верандой, где, по-видимому, тусовались все крутые селебы Парижа. Он познакомил нас со своим другом-мультимиллионером, который пригласил всех в пятизвездочный ресторан французской кухни. О, обожаю – самый большой, самый жирный, самый сочный, самый сырой, самый кровавый стейк из всех возможных, и я залакировал его перепелкой – целой перепелкой, которая выглядела точно так же, как мой любимый волнистый попугайчик. Крошечная птичка, абсурд. В чем суть всего этого? Никогда не понимал фишки, но я оценил изумительный вкус.
Так что это открывало разум разным интересным штукам, но не позволяло превратиться в изнеженную культурную шлюху. Совсем наоборот. Я думаю, что подобный уровень качества должен быть доступен всем нам. Это мой образ мыслей. Откройте двери. И если вам удастся приоткрыть щелочку, просто пните дверь немного сильнее, чтобы за вами последовали другие. Чтобы сделать мир лучше, а не хуже.
Глен думал примерно в том же духе, но его идея того, что такое «лучше», была обременена правилами. Ты не должен материться, потому что, понимаешь, дети, это же плохо на них влияет. Мы тогда сильно поспорили, и, да, я утверждаю, что не существует такой штуки, как ругательства. Все это вопрос интерпретации. Ругательства – просто издаваемые людьми звуки, которые обладают определенным эффектом. И это относится к любому слову, а как только вы начинаете запрещать слова, вы запрещаете то, что делает человека человеком. Как, черт возьми, мы можем умалять себя таким образом? Это не акты насилия. Это мнения, и если твое мнение ошибочно – что ж, тем веселее. У-ух, класс, почему бы тебе не сгореть синим пламенем! Да кто вам мешает говорить всякое дерьмо. Одно только «но»: если говоришь дерьмо, его же в ответ и получишь.
И еще одно наше легендарное выступление, которое не было спланировано Малкольмом, а состоялось по приглашению. Как, однако, странно, что Челмсфордская тюрьма строгого режима пригласила туда играть «Пистолзов» – убийц и психов. Фантастический концерт и фантастические заключенные. Сколько же дури было у этих парней! Все они мотали серьезные сроки; среди них не было тех, кто сел за то, что подрезал сумочку, – по крайней мере, в толпе, которая пришла на нас посмотреть. Это были реальные люди, которые попали в сети нашей говносистемы и по уши увязли в ее проблемах. Очень легко стать преступником, не понимая правил. Я вижу в каждом заключенном в той или иной степени жертву, в этом проявляется мое сопереживание. Мне это нравилось.
Те парни поняли наши песни, скажу я вам. На середине «Анархии» я бросил в зал: «Кхе-кхе, запах марихуаны меня тормозит!» Но когда их вот так вот запирают, все, что у этих бедолаг остается, – это наркотики. Боль, которую я испытывал за них, была заперта без надежды выбраться.
После концерта мы поговорили с ними – не было никакого контроля со стороны тюремных властей, и мы не были отделены от нашей публики.