этой стране царь Соломон день, бродит два, три дня. Голодный как волк, смертельно усталый, шагает бедняга, а кишки в животе марш играют, есть просят. А жрать, конечно, нечего. Ходит несчастный и кричит: «Ани Шлоймо — я царь Соломон!» Но никто не обращает на него внимания.
Так добрел он до роскошного дворца-замка и решил заглянуть туда: может, кто-нибудь и накормит? Направился он к входу, а на мраморных ступеньках лежит пес, злой, как тигр. И хоть ты ему сто поклонов отбей, знать ничего не знает, не пускает бедного царя Соломона во дворец, рычит, вот-вот бросится и растерзает его… Но Соломон мудрый знал, как известно, много языков и наречий, знал и язык животных, зверей и птиц. И заговорил он с псом на собачьем языке. Стал умолять грозного стража сжалиться над ним. Объяснил, что он не вор, не грабитель, а несчастный изгнанник, что ему не нужны богатства дворца. Он, мол, хочет только умыться, поесть, немного отдохнуть, а потом пойдет отсюда куда глаза глядят. И нитки не тронет.
Одним словом, пес сжалился над царем Соломоном и пропустил его во дворец.
На другой день шагает царь Соломон по базару и снова ищет, чего бы пожрать, потому что, надо всем вам знать, даже самый великий царь не может питаться воздухом… И вдруг на базаре на него нападает целая свора псов. Царь испугался. Но когда он увидел в своре знакомого пса, который вчера лежал на ступеньках и так великодушно пропустил его во дворец, обрадовался царь Соломон и говорит знакомому псу:
— Адойни кэлэв — господин пес, — все эти собаки лают на меня, хотят меня разорвать, но они меня не знают, а ты ведь хорошо знаешь, что я порядочный человек, царь Соломон. Почему же и ты на меня лаешь?
А знакомый пес отвечает ему:
— Чего ж тут не понимать, мудрый царь Соломон? Если я не буду лаять со всеми псами заодно, то они, эты псы, выгонят меня из своей своры… И ничего, ни косточки мне не достанется…
— Ах, негодяй! Ах, грубиян! — послышались возмущенные возгласы министра и его свиты, а с галерки — одобрительные голоса, смех, хохот.
Кто-то из первых рядов двинулся к оратору с кулаками, но тут на помощь подоспел Хацкель.
— Ты себя режешь без ножа! Бежим отсюда, разбойник! — крикнул он и стащил Шмаю с возвышения, подталкивая к выходу.
— Подумайте, какая наглость! Министра сравнивать с собакой!..
— Вы только вдумайтесь, что он сказал! По его словам выходит, что нынешнее правительство — это свора собак, а министр…
— Какое нахальство!..
— За такие речи в тюрьму его!
— Молодец, солдат! Здорово ты его поддел! — донеслось с хоров.
— И как хитро закрутил!.. Простой человек, а ушлый!
— Надо его задержать!.. Так оскорбить министра! — снова послышались голоса.
Но Шмая и Хацкель уже затерялись в толпе.
На улице началась беспорядочная стрельба. Кто-то погасил свет в синагоге. Поднялся крик. Люди ринулись к дверям. Министр и его свита стояли растерянные, не зная, что делать с возбужденной толпой. Началась паника. Никто не знал, как быть — оставаться ли здесь или бежать куда-нибудь.
Сквозь густую темень, шум и толчею друзья выбрались на улицу.
— Ну что тебе сказать, Шмая-разбойник? — заговорил наконец Хацкель. — Могу сказать только одно: ты счастливо сегодня отделался… Но объясни мне, черт полосатый, к чему тебе совать свой нос в политику? Подумать только! Выскочил с такой речью перед самим министром и перед таким собранием!..
— Зато я высказал этому чучелу министру все, что накипело в душе, — довольный собой, весело отозвался Шмая, вытирая рукавом потное лицо. — Я, понимаешь ли, и не думал с ним связываться. Но меня так заели его дурацкие слова: «координация», «субординация» и все такое… Тут несчастные беженцы, обездоленные погорельцы пришли послушать живое слово, а он, сатана, как заведенный граммофон…
Выстрелы раздавались совсем близко.
— Что это, может, опять власть меняется? А кто же будет этому министру платить? — спросил Хацкель.
— Пусть он провалится вместе со своими хозяевами! Скоро уже наши, красные, придут…
— Пока красные сюда придут, нам не мешало бы поскорее добраться до своей хаты и хорошенько выспаться. А что будет завтра, увидим!
— И мне поспать охота… Устал я… Легче десять крыш починить, чем с министрами разговаривать.
— Оно-то, конечно, так, — проговорил Хацкель, лукаво взглянув на приятеля. — Но я тебе должен сказать, что, хоть речь у тебя вышла таки хорошая, твоими речами я сыт не буду. Что-то ноет под ложечкой…
— Ты смотри, какой пуриц! Или ты собираешься каждый день обедать? Чего захотел!.. Выбрось из головы эти глупости! Шире шаг! Мне что-то не нравится эта стрельба…
— А мне разве нравится?
Улицу окутала кромешная тьма. Нигде не было ни живой души…
Глава одиннадцатая
ОТ ТЮРЬМЫ И ОТ СУМЫ НЕ ЗАРЕКАЙСЯ
Как ни странно, но Шмая-разбойник был в восторге оттого, что они уже попали в этот большой город, где царила полная неразбериха, где никто не знал, что с ним произойдет через день, через час.
Трудно найти работу, еще труднее — кусок хлеба, но все же наш кровельщик не унывал и не давал унывать своему спутнику, который с каждым днем делался все мрачнее и уже стал было подумывать о возвращении домой.
— Черт тебя знает, разбойник, откуда ты взялся на мою голову! — говорил балагула. — Не было тебя, и жизнь у меня шла, как у всех людей… А ты сорвал меня с насиженного места, вывез в большой свет, а этот свет повернулся к нам спиной…
— А мне тут разве лучше? — успокаивал его Шмая. — Разве я ем марципаны, а тебе даю сухари? Разве я сплю на перинах, а тебя укладываю на кирпичи? Но я терплю. Теперь такими, как мы, бездомными и голодными, хоть пруд пруди.
— Ты хоть с министром разговаривал, — ехидно улыбнулся Хацкель. — А я? Если б тебя не послушал, то давно уж имел бы собственный выезд и плевал бы на весь мир.
— Опять ты за свое! Сколько раз уже говорил тебе, что это нужно выбросить из головы! — перебил его Шмая. — Песенка буржуазии скоро будет спета, а наступит наше время, понимаешь?
— Когда это еще будет!.. А пока что мы с тобой не имеем ни кола ни двора, перебиваемся с хлеба на квас, а буржуи на рысаках разъезжают и прожигают жизнь, — уныло ответил балагула. — Что-то сердце мне подсказывает, что мы плохо кончим, если будем шляться по этому городу без работы, без денег…
— Глупости! — оборвал