— Возможно, но его удары сыплются часто и резко, как град, да притом же и Люторий отвечает ударом всякий раз, как нападает этот молодец, — сказал честный Руф, в котором не было ни капли страха или зависти. Этот человек смотрел на свое ремесло просто как на промысел, который обеспечивал существование его жены и детей, а позднее, в случае успеха, доставил бы ему честную независимость в своем винограднике по ту сторону Апеннин, где он наконец не подвергался бы риску умереть жестокой смертью в амфитеатре.
— Уж очень он открывается, — заметил Манлий, — и защищается далеко не умело.
— Он бьет-то хорошо, но у него не выработана манера, — прибавил Евхенор.
И кулачный боец поглядел вокруг себя с видом человека, положившего конец спору неопровержимым аргументом.
В Гирпине кипело негодование, но, к несчастью, его красноречие стояло не на одинаковой высоте с физическими достоинствами: он нелегко находил слова, которые могли бы выразить его недовольство и негодование. Различные мнения в школе гладиаторов выражались или в форме насмешки, или на грубом своеобразном жаргоне. Вступать в спор считалось совершенным абсурдом среди этих людей, заслуга которых состояла в смертном бое, а драться иначе как в общественном месте и за деньги — ребяческой тратой времени. Строго говоря, при всем своем презрении к смерти и необычайном мужестве во время выхода на арену для народного развлечения, гладиаторы, может быть в силу характера самой профессии, были неспособны на какой-либо подъем энергии и терпения. Когда они проходили под орлами, они были до такой степени недисциплинированны, что на них никак нельзя было бы положиться перед лицом врага. Быть может, было что-то хвастливое в том, как они вступали в цирк и приветствовали цезаря своим morituri te salutant, к тому же они вынуждены были бороться, не имея надежды на бегство, будучи как бы загнаны в угол. Одни люди храбры по честолюбию, по соревнованию, по привычке встречаться лицом к лицу с опасностью; иные имеют природные геройские наклонности, усиленные очень большой физической силой. Только на этих последних людей можно положиться в минуту опасности. Истинно храбрый человек встречает неожиданную и непривычную опасность если не с уверенностью, то, по крайней мере, с непреклонной решимостью постоять за себя изо всех сил.
Гирпин обратился к Евхенору, которого он всегда недолюбливал, и сказал:
— Ты толкуешь о своем знании и о своей греческой ловкости, с которой не в силах тягаться наши римские мускулы, но решился бы ты помериться с этим варваром, вооруженным цестом, только для того, чтобы обменяться полудюжиной дружеских пинков и доставить нам зрелище?
Евхенор с большим презрением отклонил это предложение. Подобно очень многим бойцам-удачникам, он был обязан большей частью своего успеха только своему чувству превосходства и той ловкости, с какой он, при удобном случае, вступал в состязание с бойцами, менее искусными, чем сам. Герои, как он, живущие своей репутацией, не легко рискуют соперничать с первым встречным, который ничего не теряет, а, наоборот, приобретает все, сталкиваясь со знаменитостью, тогда как эта знаменитость не может получить никаких новых лавров благодаря победе, а, напротив, в случае поражения теряет решительно все. Эти соображения мелькнули в голове Евхенора, но Гирпин не оставлял его в покое до тех пор, пока хитрый грек, знавший об условиях спора, имевшего отношение к Эске, не указал ему на то, что все время бретонца должно быть занято упражнениями, которые сделают его способным играть свою роль перед лицом императора.
Эти слова произвели моментальное действие на Гирпина. Он побежал через школу к тому месту, где прогуливался начальник. Старый гладиатор побледнел от волнения, упрашивая Гиппия дать его ученику все научные средства, какие только могли бы избавить его от ужасной сетки.
— Только одно искусство могло бы его спасти, — говорил он умоляющим голосом, который был почти смешон в устах человека с таким геркулесовым сложением. — Храбрость, сила и даже гибкость рыси совершенно бессильны, раз ты попал в эти проклятые складки сети. О, я это знаю, я это испытал, я сам попадал под эту сетку! Если человек должен помереть, так пусть он умирает по-человечески, а не как дрозд, захлопнутый в западню. Гиппий! Его необходимо обучить; нужно, чтобы он не потерял ни одного дня, ни одного часа для упражнения. Ему надо изучить каждое движение рециария, какое только возможно. Страви его с Манлием — это лучший ловец в «семье». Если новый ученик повалит его, то в столкновении с Плацидом победа будет на его стороне. Ей-ей, говорю тебе: я не буду спокоен до тех пор, пока не увижу его ногу на горле трибуна.
— Ну, ну, приятель, — отвечал Гиппий. — Для тебя на всем свете только одно пугало — затяжная петля. Тебе кажется, что все такие, как ты, и все попадут в ту же ловушку. Займись лучше собой; ты сделался по крайней мере наполовину толще, чем следует выходить на арену цирка, и предоставь мне заботу об обучении молодого варвара.
Учитель сохранял свое влияние на не привыкших к повиновению учеников благодаря большой осторожности, намеренному молчанию и тому обстоятельству, что не позволял ни на одну минуту оспаривать свой авторитет. Уже одно то, что он говорил так долго, равносильно было признанию в заинтересованности бретонцем, и Гирпин возвратился к своим собственным занятиям с облегченным сердцем, тогда как Эска, в приятном возбуждении молодости, здоровья и мускульной силы, развитой упражнением, с новой энергией стал отталкивать своего противника, вполне счастливый своим новым делом.
Он снова пожал руку старого друга и опять стиснул рукоятку меча.
Глава XVII
СКРЫТНОЕ СЕРДЦЕ
В продолжение трех долгих дней Мариамна не видела бретонца. Она беспокоилась и упала духом, хотя и не сознавая, что присутствие Эски для нее необходимо, и еще не отдавая себе ясного отчета в том влиянии, какое он имел на ее мысли и действия, с тех пор как она его узнала. И ей казалось, что с этого дня протекло уже бесконечно долгое время. Она постоянно думала об обстоятельствах, предшествовавших их сближению; со странным удовольствием вспоминала об оскорблении, нанесенном ей Спадоном, которое, казалось бы, не должно было служить предметом для отрадных размышлений, но это постоянно напоминало ей о том быстром мщении, какое совершил ее защитник В ее памяти вставали все подробности прогулки с Эской, каждое слово их разговора в течение этого бурного часа, каждый взгляд и жест ее спутника. Она была счастлива тем, что юноша произвел благоприятное впечатление на ее отца и дядю, и даже тот кувшин из грубой глины, из которого она давала ему пить, получил в ее глазах какое-то особенное значение. Она бродила по берегам реки, как только улучала свободную минуту, и садилась в тени разбитой колонны с непонятной настойчивостью и с неопределенной надеждой на какое-то событие.