Открыв дверь, впустив ее на порог, я молчал, надеялся, что она начнет разговор, будет отзываться обо мне вне всякой цензуры, но она поддержала меня молчанием. Предложил ей пройти в гостиную.
– У меня было время все обдумать. То, что ты рассказал мне про свою семью и… остальное.
– Это далеко не все.
– Не перебивай меня, пожалуйста. – Она вцепилась в спинку дивана, видимо, волновалась. И не мудрено. Внутри меня тоже все клокотало. – Я все обдумала. Буду откровенна, все это тяжело для восприятия, тем более для понимания. Думаю, что все же можно с этим жить, у тебя ведь получается, поэтому буду соответствовать. – В ее глазах блеснули слезы. – Нет ничего на этом свете, что могло бы изменить мои к тебе чувства. Я готова пойти с тобой туда, куда скажешь, постараюсь сделать тебя самым счастливым…
Она даже не представляет насколько справилась со своей задачей. Я счастлив. Я счастлив, Тася. Я люблю тебя.
– …я приняла тебя таким, каким ты себя всем представлял, и я не ошиблась, ты действительно что‐то скрывал. И мне было интересно узнать тебя настоящего. Я подозревала, что твое истинное лицо может быть пугающим, ибо не было бы смысла его скрывать. Но меня оно не испугало, ведь это все равно ты. И ты мне очень дорог. Никогда и ни к кому я не чувствовала того, что испытываю к тебе и уверена, что это то самое чувство, о котором мы говорили. Максим, я…
– Тась!
Я перебил ее, опасаясь, что могу услышать. Ладони вспотели.
– Тась, нам нельзя быть вместе.
– Что? Почему?
– Я рассказал тебе лишь малую часть и понял, что большего не смогу. Мне было хорошо с тобой, сейчас мне кажется, что лучше нам разойтись. Каждый сам по себе и между нами ничего общего. Это, по‐моему, логичное завершение нашей истории.
Я зашел в ванну. Включил воду и склонился над раковиной. Входная дверь была открыта, поэтому я рассчитывал на то, что Тася уйдет. Это действительно логичный финал нашей истории. Как всегда вызовет лифт и уедет. Умылся холодной водой. Совсем позабыл ощущение, как слезы обжигают кожу. Умылся снова. Сердце как у зайца.
Когда вышел из ванной комнаты, увидел ее, стоящую у стены.
– Ты абсолютно ко мне ничего не чувствуешь?
– Нет.
– Ты лжешь. Зачем же тогда рассказал мне о родителях, о месте, о всем этом?
– Думал, что если откроюсь, то смогу хоть что‐то к тебе почувствовать. Но ничего. Это не то, о чем мы говорили, здесь нет места взаимности. Не думал, что у тебя все так далеко зайдет. Прости.
Она отрицательно качала головой, глазами считывала меня. Я опустил взгляд, чтобы случайно не сдаться.
– Не верю.
Она пошла в коридор. Я стоял в комнате. Захлопнулась дверь.
Налил ром в бокал и вышел на балкон. Уже темнело. Все внутренности трепетали как осиновый лист.
Я осушил бокал и бросил его вниз. Он пролетел четырнадцать этажей и рассыпался в хрустальную крошку. Это непередаваемое чувство свободы, будто бы в этот момент позади сгорал не один, а взрывались тысячи мостов, в дребезги взлетая на воздух.
Я люблю тебя, Тася.
6 июня, суббота
На мой счет перевели двадцать семь миллионов семьдесят одну тысячу восемьсот сорок один рубль.
9 июня, вторник
Я несколько раз решался написать и сотню раз прокручивал в голове этот текст, но до сих пор не понял, как логичнее было бы записать свои мысли. Они медленно ползают в моей голове, лишая меня ощущения реальности происходящего.
Первые два дня я был уверен, что это кошмар, в котором застрял, и не могу проснуться. И лучше было, если бы мой дар убеждения сработал, и я уверовал в собственные фантазии. Где мне не так одиноко, больно, грустно. Ненавидеть себя оказывается можно. Это чувство высасывает из тебя душу, заполняет гнилью, заливает бензином и поджигает. Я впервые в жизни заразился этим и не могу найти оправданий.
Именно теперь я открыл глаза, что вечно жил во лжи. И самое противное, что без зазрения совести врал самому себе. И делал это искренне. Врал искренне? Нет. Верил в это. Проглатывал ложь, как самую вкусную конфету. Я находил себе оправдание во всем.
Я стал таким потому, что мою жизнь сломали. Я стал киллером потому, что меня приучили к этому. Я не могу быть счастливым потому, что меня не научили любить. Я не могу стать нормальным потому, что меня не понимают.
И куча других причин. И везде виноват кто‐то, но не я. Даже Джерри убедил меня в том, что я ручной тигренок, что не могу ослушаться команды.
Все это бред. Везде виноват я. И один лишь я. В течении жизни сменялось много людей, общим знаменателем являлся я. Значит все, чтобы я не сделал, согласовывалось со мной лично. Я не настолько бесхребетное существо, которое подчиняется чужим законам.
Зачем все эти оправдания?
Я и только я сумел разрушить мир вокруг себя. Все рухнуло.
Дрожащей рукой – не знал, что им свойственно это, именно моим рукам – вывел новое имя в Списке. Каждая буква не только выводилась на бумаге, но и вырезалась на моем сердце. Эта рана никогда не затянется, а кровь из нее никогда не свернется.
Теперь готов играть по-крупному. Но не с кем. Ва-банк. Остался только я. Играю против самого себя.
11 июня, четверг
Слабохарактерный идиот. Придурок. Предатель. Убийца. Лжец.
Так и не смог ничего написать. Откинул дневник, будто он во всем виноват.
Я не могу спать.
Глава 8. Лебединая песнь.
13 июня, суббота
Пошло все к черту!
14 июня, воскресенье
Как только мне пришло оповещение, что на мой счет переведена большая сумма, я сразу это записал, ибо ситуация была весьма серьезной. Кто мог это подстроить и что могло со мной случиться – это те вопросы, что рождаются при виде этой суммы. Отметил, чтобы если что, то точка отсчета была ясна.
Потом я позвонил Джерри. Была ночь, он мог спать, я своим звонком мог разбудить всю семью, но я не на шутку испугался. Какого черта мне кто‐то кидает деньги? Что мне с этим делать? На удивление голос Джерри не был сонным. Я рассказал, что произошло, и он предложил мне к нему приехать. Сильно не обдумывая ситуацию, я бросил самое необходимое в машину и направился к нему. Он ждал меня у подъезда. Подошел и сел на пассажирское сидение. Я уже хотел накидывать варианты, решать этот ребус, но безучастное лицо Джерри поубавило мой пыл. Он сказал:
– Поехали.
– Куда?
– Поехали, – повторил и пристегнулся.
С полчаса мы колесили по ночному городу в полнейшей тишине. Потом Джерри велел повернуть и выехать из города. Следующие два часа лишь показывал дорогу и не отвечал на мои вопросы. Горизонт начал светлеть, когда мы свернули с дороги и ухабами спустились