ходили на «Щелкунчика», этот балет восхитил меня до глубины дыши, во мне бушевали эмоции. Новогоднее настроение появилось. Мы шли и обсуждали только что увиденное на сцене, а музыка до сих пор не покидала. Как в один миг все заволокло туманом, и холодная мгла окутала нас. Не успели подойти к машине, как раздался громкий шум, похожий на гром. Стреляли по машине, по колесам, по лобовому стеклу. Нас не задели. Звон и крик людей стоял в ушах, сменив музыку Чайковского. Все бежали в разные стороны, прикрывая голову руками, визжали. Словно кто‐то разворошил муравейник. Мама после этого слегла в больницу. Через десять дней после новогодних каникул семью отцовского друга постигла та же участь, на них тоже нанесли предупредительный залп. Мы были загнаны в ловушку, но деньги отдавать не собирались. Хотели провести хитрого лиса. Отец усилил охрану, нас с мамой везде сопровождал водитель отца, мы ходили только по людным местам, только днем и только в сопровождении. Из дома в школу, из школы на тренировку, с тренировки домой. Мне же выдали пистолет для самообороны. Мама в ужасе была, говорила, что против. По ее настоянию боевые патроны заменили. Теперь с собой я носил не средство для защиты, а игрушку. Мне было пятнадцать. Совершили покушение на отца, он остался жив, а вот один из сотрудников офиса, где на тот момент был мой отец, погиб. Самое ужасное было – это смотреть, как страдала мать, она боялась и переживала за нас, я впервые услышал, как она умоляла отца послушаться этих людей и отдать все деньги, отдать все, что у нас было, лишь бы этот бесконечный страх ушел. Она молилась. Когда не поливаешь цветок, он вянет, опускает голову, желтеет, сохнет и погибает. Этим бедным цветком была моя мать. Оставалось две недели до моего шестнадцатилетия. Я до сих пор помню этот день. Этот холодный, самый холодный, день за всю зиму. Помню запах сигарет, которые курил мой друг за школой, а я стоял рядом. Помню, о чем думал. Я не хотел идти на физику, даже взял с собой сумку, чтобы спокойно прогулять урок. Однако я обещал маме исправить прошлую двойку, поэтому решил все же пойти на занятие. Сорок пять минут позора. Стыд перед матерью пересилил. Помню пустые коридоры – прозвенел звонок. Помню запах моющего средства в туалете, куда зашел после улицы, – я боялся взглянуть на Тасю, не хотелось струсить и не рассказать ей. – Помню того человека, гладковыбритого в костюме с кобурой. Это был киллер, который должен был убить меня и представить моему отцу как еще одно предупреждение, доказательство того, что играют они по-крупному. На кону жизни. Меня спасло лишь чудо, случайность, которая позволила мне выжить, чем я не горжусь. Ведь там, где должна быть смерть – будет смерть. Эффект бабочки. Это был первый человек, в которого я выпустил пулю. – Замолчал. Вслушивался в тишину. Я обронил весьма опасную фразу, но она была либо непонятна, либо Тася грамотно скрывала свою реакцию. Что ж. Ничего. – Я сидел дома и наблюдал, как мама превращается в свою тень. Она поседела на глазах. Напрочь отказывалась ехать в больницу, ее круглые сутки мучали мигрени, лежала в постели. Я сам ставил уколы, приносил ей таблетки. На мое шестнадцатилетие она поднялась с кровати и приготовила ужин. У меня сердце разрывалось, когда смотрел на нее. На следующий день ей стало хуже. Мне пришлось вызвать врача. Ненавижу себя за этот необдуманный поступок. Не предупредил отца и принял решение, что стоило мне матери. Ворвался человек, переодетый в медицинский халат и с оранжевым чемоданом. Убийцу скрутили у лифта, когда убегал, а я держал на руках умирающую мать. Она прожила не более двух минут. Я смотрел на нее, зажимал рану, звал на помощь, а на ее лице впервые за последние месяцы проступила улыбка. Она назвала меня по имени так ласково, как это было раньше, ее глаза я запомнил на всю жизнь. Отец не застал ее в живых. Мне предстояло пережить не лучшие времена, видеть, как от горя сгорает отец. Он был готов отдать все, лишь бы это прекратилось. Но любовь всей его жизни не вернешь. Он корил себя за это, проклинал и сам превратился лишь в смутное подобие того человека, которым являлся. Наутро дня похорон я просто не узнал отца. Он постарел за одну ночь. Его убили у могилы матери в этот же день, когда он стоял на коленях и просил прощения у мамы за все. Папа умер на моих руках. Отцовский адвокат говорил, что целью был я, но снайпер ошибся. Да какая мне разница? Из‐за чьей‐то ошибки, из‐за чьего‐то долга, чьей‐то неосторожности я лишился родителей. Мне было шестнадцать, когда я остался сиротой. Вот история настоящей и чистой любви. Любви, которая прошла и преодолела многое, вырастила плод своих усилий и стараний, заботы и теплоты, любви, которая крепчала с каждой секундой и могла согреть даже самый холодный день зимы, но которая потухла и исчезла так же быстро, как и вспыхнула, не оставив после себя надежду.
Только теперь я взглянул на Тасю. Она молчала. Дальше, продолжая рассказ я смотрел на нее, стараясь не моргать, чтобы не пропустить ни одной эмоции.
– После моим воспитанием действительно занялся дядя, брат отца. Правда «занялся» – это громкое слово. Он вообще не был заинтересован в этом. Поэтому можно считать, что меня бросили на растерзание миру. Я не сержусь на отца за его поступок. Простил давно. Вся обида прошла, как увидел его лицо, когда он зашел в квартиру и заметил маму на моих руках. Он поздно осознал и признал ошибку. Здесь не я ему судья. Он поступил благородно, вступившись за друга, кто знал, что и его захотят закатать в асфальт. Я не мог представить, сколько бы он смог переносить боль утраты, через сколько бы дней он слег от тоски. Также не мог представить, смог ли он пережить мои похороны, если бы стрелок попал в цель. Я люблю его до сих пор и наперекор всему. А что касаемо меня? Какое-то время шатался по психотерапевтам, они пытались помочь. Один посоветовал выплескивать свои переживания на бумагу, вести личный дневник, который бы мне смог помочь в преодолении такого сложного пути. Отчасти они мне помогли. Дневники эти. Дело в том, что на сеансах со специалистами я не разговаривал. А тетради, что я обозвал дневниками, помогли мне разобраться в себе и со временем