— Это будет слишком дорогое удовольствие.
— Кто-то и заплатит.
— Вы, например.
— Нам как никому нужна эта способность. Мы разбросаны по всей галактике, и нам надо периодически встречаться.
— Вам надо домой, — вздохнул Леций, — в свою вселенную… но с тобой, кажется, бессмысленно об этом говорить. Мне нужна мать-Медуза.
— Тебе нужно всё сразу: и лаклоты, и мать-Медуза, и золотые львы…
— Золотых львов закупорили вы. Ваш Уридус. Я хотел знать, почему. За что вы лишили истории и развития целый народ? Я считал, что вы — основное зло в этом мире, пока не узнал про лаклотов.
— Что такое зло? — снова уставился на него Оборотень, — для каждого оно своё.
— От лаклотов плохо всем, — сказал Леций, вовсе не собираясь обсуждать с таким чуждым существом основной вопрос бытия.
— Мы были и лаклотами.
— Однако ты взялся мне помогать, причем довольно резво. И не говори, что ничего не понимаешь.
На этот раз Дрод отвернулся, кажется, обиженно.
— Чай будешь пить? — спросил Леций уже мягче.
— Буду, — ответил тот.
— Странно… у вас же нет желудка.
— Пища нам не нужна в таком виде, это правда. Но еда — это удовольствие. Мы ничуть не против удовольствий.
— А какой энергией вы питаетесь?
— Мы всеядны.
— Везет… Но материальную субстанцию вы ведь как-то пополняете?
— Всё тебе скажи, аппир!
— А как ты думал? Мне придется тебя кормить. «Белое солнце» ты поглощаешь охотно, это я уже почувствовал. А кроме этого?
— Планктон, — недовольно признался Дрод, — мне нужна мать-Медуза или, на худой конец, болотце с тиной.
— Вот так даже? Кондор вас изучал-изучал, но сунуть в отстой, видимо, не догадался.
Дроду такое замечание совсем не понравилось.
— Где твой чай? — буркнул он, — холодно и сыро. Дурацкий дом и дурацкий холод.
— Господи, ты еще и капризный…
Леций ушел на кухню, подальше от компьютера, чтобы не было искушения позвонить Ингерде, чтобы даже мысли такой не возникало. Хотя она наверняка и все номера поменяла. Конечно, кто-то мог знать и новые: Ясон, например, или подруги, или тот самый Роджер. Можно было найти через подруг этого Роджера, а у него спросить, где Ингерда… Мысли упрямо текли в одном направлении. Он не то чтобы разозлился на себя, а еще больше сник, понимая, что это неизлечимо. Это будет болеть еще долго.
На кухонных полках стояли самые разные банки и баночки с кофе, а смятый пакетик с чаем ему удалось отыскать в ящике с ложками и вилками, когда уже пропала последняя надежда. Запах всё равно стоял кофейный. От этого запаха невольно сжималось и вдруг останавливалось сердце. Пока что сбежать от Ингерды не удавалось. Может быть, и ей сейчас было плохо, но свое самолюбие она всегда ставила выше.
Печка растапливалась медленно. Оставив недовольного Дрода в гостиной, Леций пошел наверх, к Эдгару за теплым свитером. Там была еще комната Ольгерда и его одежда, но уж лучше было надеть что-нибудь смешное, чем вещь, которая на два размера велика. Как-то не очень приятно было ощущать себя щуплым подростком, когда ты правитель и далеко не молод. То же унизительное чувство появилось, когда вернулся Сиргилл, причем почти у всех.
Ольгерду просто повезло. Вот уж кого природа ничем не обделила! Это не стоило ему никаких усилий. Ему нужно было только пару раз зайти в спортзал, и он выходил оттуда атлетом. У Леция так не получалось. Он был худощав, особенно теперь, он был среднего роста, он по-прежнему хромал на больную ногу, и она была тоньше другой, и он по-прежнему в глубине души завидовал таким красавцам. Видимо, уродливое детство не проходит бесследно.
Он стоял перед шкафом. Такое уже было. Семнадцать лет назад он разыскивал свою жену, свою беременную жену, которая не могла простить ему Термиру или просто не могла простить, что не она — главный смысл его жизни. И это была правда — не она. Это Конс всегда заявлял, что ничего важнее Флоренсии для него нет, и до сих пор, кажется, не было, Кера на всё плюнул из-за своей Миранды, Руэрто совершенно перестроился под Геву, даже Ольгерд послушно отчитывался перед Сандрой.
Леций таким не был, и, наверно, поэтому он стал правителем, а не они. Но кому-то ведь надо было стать правителем, кто-то же всегда крайний, неужели она этого не понимает?
Она сидела тогда в «Белочке» с огромным детиной Роджером, худая, стриженая, с сигаретой в руке, с провалившимися огромными глазами, совершенно чужая, какая-то незнакомая Ингерда, а он стоял перед ней вот в этом костюме эстрадного певца с нелепыми кисточками на карманах и даже сказать ничего не мог.
— На мели что ли? — спросил его Роджер.
— Не то слово.
Они налили ему какой-то «Звероящер», происходил какой-то бред, кажется, Роджер даже дал ему жетонов на такси… Жену он тогда не вернул, наоборот, потерял ее навсегда, так ему казалось, взорвался, разгромил эту несчастную «Белочку» и ушел ни с чем по глубокому снегу. Потом его подобрала Цирцея, эффектная дама из белоснежного модуля.
Она была актрисой, немолодой и на Земле довольно известной, но он мало интересовался театром. Ее сценический псевдоним ничего не сказал ему. Он только ответил, что его зовут Одиссей, раз уж она Цирцея. И она приняла его за музыканта.
Почему-то он почти не вспоминал о ней, как будто стыдился сам себя и своего тогдашнего беспомощного, обиженно-злого, отчаянного-панического состояния. Теперь было иначе, теперь была просто пустота и депрессия.
А тогда, семнадцать лет назад, он даже толком понять не мог, где он, и что с ним происходит. Какой-то коттедж, какая-то кухня с окном в заснеженный сад, какой-то горький кофе и какая-то невыразительная, утомленная женщина с потускневшим макияжем, в темном парике с начесом.
— Только не вздумай в меня влюбляться, — предупредила она наставительно и вздохнула утомленно и пресыщенно, как все звезды, — я в эти игры уже наигралась.
Он бы и рад был влюбиться, чтобы отвлечься, но не мог, только подивился, какие все землянки самоуверенные и независимые.
— Я тоже, — ответил он, — наигрался.
— А ты-то когда успел?
Она считала, что он моложе. Вообще, как-то нелепо и глупо, когда тебя принимают за кого-то другого. В этом даже ничего забавного нет, просто неловкость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});