— Говорить мерзости, — поправил он, — раз ничего другого сказать не можешь.
— Может и могу, — косо посмотрел Дрод, — если спросишь.
— Спрошу, — сказал Леций, ему и в самом деле это было важно, — откуда она взялась?
— В каком смысле?
— В прямом. Я хочу знать, откуда такая девушка взялась в вашем гадюшнике?
— Все гуманоиды размножаются одинаково, — усмехнулся Дрод, — наша рабыня родила ее обычным способом и вскоре умерла от какой-то заразы. Вот и всё.
— А кто отец?
— Отцов у нас редко знают. Кто-то из наших слуг или из охраны.
— Да, бардак у вас тут полный.
— Не мы устанавливаем порядки. Мы вписываемся в них. На планете с суровыми условиями всегда жесткая иерархия, и женщины обычно подавлены. Вспомни Тевер, вспомни Тритай. Им просто некуда деваться. Они приспосабливаются.
— Скирни — совершенно особенная женщина. Но ты вряд ли сможешь это понять.
— Почему? Доброта — тоже способ выживания. Ты ведь это в ней ценишь? Девчонка бы не выжила, если б не была со всеми ласкова. Так ей хоть что-то перепадало. Видишь ли, нам этот способ тоже знаком, и мы им пользуемся.
— Не упрощай. Не все приспосабливаются.
— Все. Абсолютно все, правитель аппиров. Только мы этим владеем лучше.
— Вы только этим и владеете и на всё смотрите с этих позиций. А как ты объясняешь случаи самопожертвования?
— Это выживание в стае.
— Да что ты? А в какой стае выживала Скирни? В собачьей?
— Твоя драгоценная Скирни с нашей точки зрения просто больна. Когда единица жертвует собой ради равных, это нормально, мы это приветствуем, так и должно быть в устойчивых структурах. Но когда ради низших — это парадокс, это разрушение. Болезнь материи.
— Конечно, — Леций усмехнулся, — голодная девочка берет кусок лепешки и не пихает его себе в рот поспешно, а отдает собаке, как будто у нее еды полно. И вы не в силах ее заставить трястись за этот кусок. Она щедра как королева. Вас это, конечно, раздражает, вы не можете это объяснить, вы не можете это изменить. Проще назвать это болезнью.
— А как это объясняешь ты?
— Для меня всё просто — она святая.
— Святость — это абстракция, что-то из ваших верований. На самом деле никакой святости нет. Есть просто разные модели поведения. Выгодная немедленно: агрессия, ложь, воровство. Выгодная впоследствии — честность, разумность, осторожность, компромисс… и выгодная в отдаленной перспективе — это твоя так называемая святость. В зависимости от процессов, происходящих в обществе, лучше работает то одна модель, то другая. Вот, собственно, и всё.
Лецию стало тошно и тоскливо от всех этих рассуждений, тем более, что он знал о том, что приличная часть этого самого Дрода предпочла быть у Скирни собакой, лишь бы только хоть чуть-чуть прикоснуться к ее теплу.
Он однажды и сам прикоснулся и не мог забыть этого до сих пор. Ему было плохо как никогда в жизни: у него пропал сын, его бросила жена, от него сбежал отец, а его внучка убила его дочь. Куда уж хуже? Он сидел после поминок в кабинете, и всё, что ему оставалось — это и пить. Он и пил. Потом устроил ей допрос с гипнозом, заставил вспомнить снова весь ужас, который она пережила. Ей, одинокой, запуганной девочке, совсем беспомощной на чужой планете, где пропадают во времени женихи и убивают друг друга родственники. Она стояла такая маленькая, дрожащая, лысая, в наспех повязанном платочке, и он нависал над ней грозно, и в глазах у него было темно от отчаяния. И ей бы надо было бежать от него, а она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Так просто, так коротко, так тепло. Улыбнулась и ушла.
— Я не буду с тобой спорить, — сказал Леций, — жизнь сложнее всяких схем, но тебе удобно жить по схеме. Зачем тебя разубеждать? Это ничего не изменит.
Они медленно подошли ко дворцу, поднялись на лифте на смотровую площадку. Она занимала почти всю крышу правой башни и была уже с утра кем-то вручную отмыта, на перилах и кафельном полу виднелись разводы мокрой тряпки. Избалованные слуги Леция давно уже использовали бытовую технику, он отвык от такой дикости. Аппиры вообще не отличались трудолюбием и при любом удобном случае предпочитали лечь или залезть в теплую ванну.
Пальмы в кадках были политы, столик между плетеных кресел протерт, бокалы и кувшин на нем просто сверкали на утреннем солнце.
— Люблю, когда всё сверкает, — словно прочел его мыли Дрод.
— Здесь не очень-то подходящие для этого условия, — заметил Леций, видя далеко внизу городскую стену, квадратики ровно распаханных полей и бесконечную зеленую пустыню до горизонта, песок был буквально везде.
— Слуги должны работать. Бездействие их портит.
Алеста говорила, что у них даже посудомоечной машины нет на кухне.
— Твоим это явно не грозит, — усмехнулся Леций, — интересно… вы когда-нибудь бываете слугами? Или только господами?
— Кем нужно, тем и бываем, — пожал плечом Оборотень, — из нас идеальные слуги получаются. Мы можем всё. Мы знаем всё.
Он напускал на себя такую важность, что стало смешно. Они знают всё!
— Кроме того, откуда вы взялись.
— Мы были всегда.
Спорить и об этом не хотелось. Леций ждал, пока Дрод сам предложит ему Урви в попутчики. Он сидел в плетеном кресле и пил из сверкающего бокала сверкающую воду, она переливалась в изумрудных утренних лучах.
— А мы — нет, — усмехнулся он, — и вообще наш век короток, надо торопиться. Мне придется обыскать планет пятнадцать…
— Одному? — уставился на него Дрод.
— Конечно, — ответил Леций.
— Это сложно.
— Нормальная работа. Не хуже, чем быть правителем вымирающего народа.
— Эти планеты не пусты. Они кому-то принадлежат, а тебе предстоят серьезные раскопки. Это — не по грибы сходить. Тебе придется добиваться расположения правителей и их поддержки. Ты, конечно, многое можешь сам, но зачем усложнять задачу?
— Что ты хочешь этим сказать? — Леций не совсем понял, куда Оборотень клонит.
— Как что? — пожал плечами Дрод, — на любой планете одна из главных фигур — всегда нхои. Разве ты этого еще не знаешь?
— Я знаю, что вы везде. Разве что в моей Директории вас нет. И что дальше?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});