- Что случилось, дорогая? - участливо вопросил она.
Госпожа Одезри тяжело вздохнула.
- Уан вчера увёз моего сына.
- Ах! - Таната схватилась ладонями за щёки.
- Я долго расспрашивала Хина по возвращении, где он был, что они делали - слова не вытянуть, - Надани медленно опустилась в своё кресло. - Какое он имеет право настраивать против меня моего же ребёнка? Почему думает, что может забирать его, даже не сказав мне?!
- Ай, ай, ай, - сочувственно и возмущённо сказала летни. - Гад же какой! Змею ты пригрела, милая. Змею, змею страшную.
- Что мне делать?
Столь серьёзного вопроса Таната не ожидала. Она зачмокала губами, чтобы потянуть время.
- Тут же, дорогая, - наконец, заговорила она, - дело-то непростое. Всяко-разное бывает, по-разному случается. Вот, например, ежели он силой его увёз - это одно будет. Да потом напугал, молчать заставил. Да, это одно. А вот коли не силой…
- Как: не силой?! - возмутилась Надани.
- Обманом там, - заулыбалась летни. - Поманил чем, пообещал. Вот это-то оно, милая, куда страшнее будет. Дети ведь доверчивы они.
Госпожа Одезри, хмурясь, пристально смотрела на советчицу.
- Так как же быть? - нетерпеливо спросила она.
- Прежде надлежит разобраться, - мягко, проглатывая иные слоги, объяснила ей Таната. - Давай-ка, дорогая, мы обе с твоим сыном поговорим. Сбился он с пути - а мы его поправим, боится - а мы это почуем. Верный пример ему нужен.
Надани поправила волосы.
- Только где же этот пример найти? - спросила она. - Всё об отце рассказывать?
- А чем же плохо? - удивлённо распахнула глаза летни. - Позови-ка его, не робей. Тут ведь робеть нельзя - кажется, упустишь самый чуток, а оно потом вот так вот выходит. Хуже ведь будет, если его сейчас на верную-то дорожку не свернуть.
Орур спал как всегда крепко - ему не мешали храп, стоны раненых, шорохи и возня. Он пробудился от резкого, предрассветного холода; прищурившись, рассмотрел в синеве, как скорчились и съёжились люди, лежавшие везде вокруг. Иные прижались к другим, пытаясь согреться, кто-то беспокойно бормотал во сне. Сторожевой сидел у края лестницы, свесив ноги вниз, и глядел на исчезающие звёзды.
Старейшина оглянулся на крепость. Темнота скрывала небрежную убогость каменной кладки, милосердно прятала от глаз мусор во дворе. Летень поднялся, размял затекшее и одеревеневшее от холода тело и неторопливо, переступая через лежащих, пошёл к мосту. Тот был поднят, Орур некоторое время постоял, глядя на него. В каменном мешке крепостных стен он чувствовал себя, точно птица, пойманная в клетку. Подумав, он вернулся к лестнице, у которой видел сторожевого, и начал подниматься по ней, намеренно громко ступая. Стражник даже не повернул голову в его сторону.
Орур далеко обошёл смотрящего в небо летня, и зашагал вдоль стены. Каменные зубцы не мешали ему видеть спящую землю, ровную, что поверхность стола, и сумрачный, затянутый дымкой горизонт. Миновав пару башенок, старейшина остановился и положил руки на холодный камень. Вздохнув, он задумался, не сводя глаз с туманной полосы, из которой в любой миг могло выпрыгнуть зеленовато-жёлтое Солнце.
- Подлец, ах какой подлец, - тихо заговорил летень вслух. - Подлец, бесспорно.
Не так давно он радовался своему успеху: уан пришёл к нему просить помощи, а не он - к уану. "Самозванец он скорее, чем уан", - про себя добавил Орур. Казалось, отношения установились, а чужое существо уяснило своё место - помалкивать и слушать -, да только продолжились эти отношения совсем не по-человечески. Не имело оно право зачеркнуть всё, что случилось до тех пор, позабыть, что готово было молить о помощи - а теперь старейшине казалось, что всё это лишь приснилось ему. С чистого листа началась вчера история, и летень не был тем доволен. Он наморщил лоб и размеренно проговорил:
- Понял, что нужен нам. Почуял, подлец. И запел иначе, зная, что нам от него никуда не деться, - Орур помолчал, зевнул и потёр лоб. - А ведь деться-то можно, - задумчиво протянул он и, неожиданно для себя, добавил: - Только нужно ли?
Задумался, будто последние слова ему сказал кто другой, но только не он сам.
- Нужно ли, - повторил старейшина и прислушался, словно ожидал от саванны или спящих внизу людей ответа.
Летень внимательно припомнил неприятный разговор.
- Эдак он нам всем заявить может, когда захочет, что ничем не обязан, - протянул он. - Впрочем, - тут же возразил он себе, - без старейшин с деревнями не сладишь, а коли с нами что случится, тут же ему веры среди людей не станет.
Орур ещё подумал и сделал вывод:
- Не имеет над ним власти привычка, так, похоже. С таким-то глаз спокойно не сомкнёшь - человек без смирения, и с тем проще будет. А коли он почувствует вкус власти… Ох, недаром говорят: в тихом омуте…
Летень замолчал, отгрыз мешавший ноготь и сплюнул. Он всё смотрел перед собой, силясь понять, что страшного почудилось ему вдруг в уане. Его представление о противоборстве с этим существом резко изменилось. Прежде ему казалось, что с ним можно покончить не труднее, чем с госпожой Одезри - нужно только тщательно подготовиться. А теперь надвинулось тяжёлое предчувствие, Сил'ан предстал перед внутренним взором человека живучей тварью. Станешь её бить - она извернётся, изувечишь - уползёт, отлежится, затаит лютую злобу. Как тут спорить: горячей крови против холодной, человеческому сердцу против каменного, живому против легендарного чудища? Если и одолеешь его - вернётся, если и погубишь, так вместе с ним сгинешь.
- Бить, так добивать, - пробормотал Орур, - а не добивать, так и не начинать.
Он ссутулился и вперил взгляд в безразличные камни, решая, как поступить.
Мальчишка переступил порог кабинета с опаской, а, завидев Танату, и вовсе замер, хмуро уставившись в пол.
- Вижу, ты чувствуешь за собой вину, Хин, - всепрощающим тоном выговорила та. - Расскажи нам, тут ведь только я, твоя тётя, и мамочка твоя любимая. Расскажи, будь хорошим мальчиком, и тебе сразу станет легче - вот увидишь!
Рыжий упрямец молчал.
- Мой ты дорогой, ну что же ты, - запричитала летни. - Будто мы враги тебе какие. Всё-то у тебя в головушке перепуталось: кто родные, кто чужие. Да?
Хин мрачно взглянул на неё, и советчица тотчас нахмурилась, забормотала угрожающе.
- А это что ещё за взгляды? Ты, милый мой, так на меня не смотри! Ишь чего выдумал! Знала я твоего отца. (Мальчишка низко опустил голову.) Никогда не позволял он себе так посмотреть, чистая у него была душа, к людям тянулась. К добру, понимаешь ты? Мать всё нарадоваться на него не могла: совестливый, честный, послушный. Завсегда о ней думал, жили они ладно: она для него старалась, он для неё. Бывало посмотришь и вот вздохнёшь прямо: хоть бы мне счастье такое, когда детки свои заведутся. И никогда он не лгал матери, от неё не таился - всё расскажет и улыбнётся. Ты бы хоть приветливое слово сказал! Неужто же не стыдно тебе?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});