— Спасибо.
* * *
Черчилль расхаживал по лужайке для крокета в Чекерсе, официальной резиденции британского премьер-министра.
«Видно, сочиняет на ходу речь», — понял Дигби, который уже знал, как это бывает.
На эти выходные приглашены американский посол Джон Уинант и британский министр иностранных дел Энтони Иден с женами. Только их не было видно. Вероятно, произошло что-то важное, о чем Дигби еще не знает. Личный секретарь Черчилля, мистер Колвилл, повел рукой в сторону погруженного в раздумья шефа. По ухоженной травке Дигби направился навстречу Черчиллю.
Тот заметил его и остановился.
— А, Хоар, — проговорил он. — Гитлер напал на Советский Союз.
Дигби ахнул. Захотелось сесть куда-нибудь.
— О Боже, — прошептал он.
Не далее как вчера Гитлер со Сталиным были в союзниках, их дружба закреплена Пактом о ненападении 1939 года, а сегодня между ними война!
— Когда это произошло? — запинаясь, спросил Дигби.
— Сегодня утром, — мрачно ответил Черчилль. — Генерал Дилл только что был здесь со всеми подробностями.
Сэр Джон Дилл возглавлял имперский Генеральный штаб, то есть из военных был информирован лучше всех.
— По предварительным данным разведки, в СССР вторглась трехмиллионная армия.
— Трехмиллионная?!
— Наступление развернуто по линии фронта в две тысячи миль. Северная группа войск идет на Ленинград, центральная — на Москву, южная — на Украину.
У Дигби закружилась голова.
— О Господи… Это что, конец, сэр?
Черчилль затянулся сигарой.
— Не исключено. Многие думают, что русским не победить. Пока они проведут мобилизацию… При поддержке с воздуха танки Гитлера уничтожат Красную армию за пару недель.
Дигби еще не видел премьера таким расстроенным. Обычно при дурных новостях Черчилль становился только драчливей и всегда был готов ответить на поражение атакой, но сегодня выглядел совершенно изношенным.
— Хоть какая-то надежда есть? — спросил Дигби.
— Есть. Если русские продержатся до конца лета, все может поменяться. Русская зима в свое время укротила Наполеона. Может, и Гитлера победит. Три-четыре ближайших месяца решат все дело.
— Что вы собираетесь делать?
— Сегодня в девять вечера я выступаю по Би-би-си.
— И скажете, что…
— Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы помочь России и русскому народу.
Дигби уставился на него.
— Непростая задача для убежденного антикоммуниста…
— Мой дорогой Хоар, если Гитлер вторгнется в ад, я, приведись мне выступить в палате общин, благожелательно отзовусь и о дьяволе.
Дигби улыбнулся, не исключая, что эту фразу Черчилль заготовил для своего выступления по радио.
— Но есть ли у нас средства, чтобы помочь?
— Сталин попросил меня начать бомбардировки Германии. Он рассчитывает, что это вынудит Гитлера отвлечь часть авиации на защиту фатерланда. Таким образом, ослабится его наступательная мощь и у русских появится шанс.
— И вы собираетесь это сделать?
— У меня нет выбора. Я отдал приказ о бомбардировке на следующее полнолуние. Это будет самая крупная операция с начала войны, самая крупная в истории человечества. С участием более пяти сотен бомбардировщиков. Это больше чем половина наших сил.
Похолодев, Дигби подумал, что скорее всего в операции будет задействован его брат…
— Но если потери будут такого масштаба, как прежде…
— Мы понесем невосполнимый урон. Потому-то я вас и пригласил. У вас есть ответ на мой вопрос?
— Вчера я внедрил агента в Данию. Ее задача — добыть фотографии радарного устройства на Санде. Это и станет ответом на ваш вопрос.
— Да уж, пожалуйста. До налета осталось шестнадцать дней. Когда вы рассчитываете получить фото?
— В течение недели.
— Хорошо. — Черчилль дал понять, что разговор окончен.
— Благодарю вас, премьер-министр.
— Не подведите меня, — произнес Черчилль в спину уходящему Дигби.
* * *
Хаммерсхус расположился на северной оконечности Борнхольма. Замок на холме, что глядит через море на Швецию, когда-то служил сторожевым постом от соседских набегов. Хермия катила по тропке, вьющейся по каменистому склону, и раздумывала о том, не окажется ли сегодняшний день бесплодным под стать вчерашнему. Светило солнце, от езды на велосипеде она согрелась.
В замке, выстроенном где из кирпича, где из камня, уцелели только стены, печально напоминающие о семейной жизни, которая когда-то кипела здесь: огромные закопченные камины открыты всем ветрам, холодные каменные подвалы, где хранились яблоки и эль, разбитые лестницы, ведущие в никуда, узкие окна, через которые когда-то смотрели на море дети.
Приехала она рано, никого еще не было. Судя по вчерашнему дню, еще час-другой сюда никто не придет.
«Ах как же это будет, если Арне сегодня появится», — думала она, толкая велосипед под арки входа, по поросшим травой мощенным камнем полам.
Раньше, перед вторжением, они с Арне в Копенгагене были блестящей парой, душой компании молодых офицеров и хорошеньких девушек из приличных семей: вечно на вечеринках и пикниках, на танцах или спортивных состязаниях, под парусом, в седле или в автомобиле, который мчится на пляж. Теперь, когда те дни остались в прошлом, Хермия ощущала беспокойство: не стала ли она для Арне просто воспоминанием? По телефону он сказал, что по-прежнему любит ее, но ведь они не виделись целый год… Даже больше года…
«Как я ему покажусь? Прежней или изменившейся, подурневшей? Понравится ли ему, как раньше, запах моих волос, вкус моих губ? Как знать, как знать…» — с тоской размышляла она.
За вчерашний день Хермия осмотрела здесь все, что