С собаками через три штата в Канаду. Фробишер-Бей. Гренландия на закате солнца. Последняя стоянка Уэмуры. Проба лыж
Первое, что мне пришло на ум, когда апрельским вечером в международном аэропорту Миннеаполиса я увидел Этьенна, согнувшегося под тяжестью разноцветной вязанки лыж, было классическое, адресованное уверенно шагавшему рядом Константину: «Ах Ваня, Ваня, мы нужны с тобой в Париже, как в русской бане лыжи…» Очевидно, что не только мы, но и собственно Этьенн был не особенно нужен в этом самом загадочном Париже со своим необычным для этого времени года грузом, а иначе чем же тогда можно было бы объяснить его присутствие здесь, в Миннеаполисе, за много тысяч километров от дома. Наша встреча на этот раз никоим образом не напоминала ту почти детективную историю встречи в Шереметьево полугодичной давности. Мы встретились как старые знакомые, что дало полное основание Этьенну незамедлительно переложить на наши плечи добрую половину тяжелых двухметровых лыж. Он проделал эту операцию со свойственной ему непосредственностью, несмотря на то что и мы сами были порядочно загружены: кроме громоздких сумок с одеждой я тащил еще и ящик с метеорологическим оборудованием – наибольшую ценность представляли три больших ртутных термометра, которые я взял с собой из института, чтобы проводить в экспедиции измерения температуры. Именно три – не больше и не меньше – по мнению моих более опытных коллег из отдела метеорологии, мне было необходимо иметь с собой, чтобы выполнить программу измерений в течение предполагавшихся двух месяцев перехода. «Бери, бери, не ошибешься, – убеждали они, когда я, пытаясь уложить в ящик совершенно неукладный анемометр, тщетно старался пристроить рядом казавшийся мне совершенно излишним третий термометр. – Один ты разобьешь до начала экспедиции, а два оставшихся понадобятся, чтобы доказать состоятельность советской метеорологической науки даже в тяжелейших условиях перехода на собачьих упряжках». И вот сейчас я бережно нес драгоценную ношу, ни на минуту не забывая о том, что мне предстояло доказывать эту самую состоятельность метеонауки, к которой я, признаться, имел весьма слабое отношение. Однако предназначенная мне в предстоящей экспедиции роль самого ученого из всех погонщиков собак заставила меня переквалифицироваться в метеорологи в самом узком, а стало быть, и самом реальном для наших условий смысле: в измерителя температуры, скорости ветра и давления. Кроме этих, как мне представлялось, относительно несложных научных исследований, я практически добровольно, но и не без некоторого нажима со стороны сотрудников отдела гляциологии Института географии Академии наук взвалил на себя почетную, по их мнению, миссию по сбору образцов снега вдоль трассы нашего перехода для их последующего анализа на содержание изотопа кислорода номер восемнадцать. «Ты не представляешь, – говорили мне они по телефону в два голоса, – такой возможности не было и не будет: отобрать образцы снега в Гренландии, да еще и по такой протяженной трассе. Соглашайся немедленно. Это будет уникальный научный материал, который можно получить почти задаром (действительно, что там пройти 2000 километров на лыжах!)». На мое слабое: «А что я буду делать с этими образцами в Москве в конце июня?» – немедленно последовало: «Не волнуйся, мы тебя встретим!» Ну, что мне оставалось делать! И как следствие моей соглашательской позиции, в багаже, который я привез с собой, была 2,5-метровая труба из нержавеющей стали диаметром около 4 сантиметров, с помощью которой я собирался проникнуть в тайны снежного покрова Гренландии.
«Ребята, хорошо, что я вас встретил», – сказал заметно повеселевший после одностороннего обмена грузами Этьенн, и мы направились к выходу из аэропорта. Все участники гренландской экспедиции разместились в доме родителей Уилла Билла и Маргарет Стигер. Этот просторный двухэтажный дом, в котором родился и вырос наш предводитель, располагался в тихой и уютной парковой зоне Миннеаполиса, нарезанной прямыми и широкими асфальтовыми улицами на аккуратные зеленые квадраты. В архитектуре этих в основном двухэтажных особняков, покрытых, словно чешуей, светлым сайдингом, с неизменными, как будто приклеенными к одной из стен, каминными трубами из булыжника или кирпича было что-то неуловимо схожее. Одинаково похожими были и хрупкие, казавшиеся беззащитными стеклянные входные двери, и аккуратно подстриженные газоны, и легкомысленно открытые ворота гаражей, и скворечники почтовых ящиков, и неестественно большие красные указатели «Stop» на каждом углу многочисленных перекрестков. Все это походило на театральные декорации. Однако дом, в котором мы разместились, был вполне реальным, и, более того, несмотря на нашу многочисленность, мы на удивление легко и безболезненно вписались в его гостеприимную обстановку.
В семье Билла и Маргарет было одиннадцать детей. Уилл был вторым ребенком. Из всех его многочисленных братьев и сестер, уже покинувших родительский дом, я запомнил только имя старшего брата Тома. Вместе с ним Уилл пятнадцатилетним мальчишкой совершил свое первое путешествие на лодке вниз по Миссисиппи. На одной из многочисленных семейных фотографий, по традиции украшавших стены дома, я увидел всю семью Стигеров в сборе – вместе с детьми и внуками она насчитывала 35 человек. Надо сказать, что старшие сыновья Том и Уилл до настоящего времени не внесли своего вклада в расширение этого могучего клана, хотя, насколько я мог узнать, у Уилла были все основания для этого: он уже был женат на Патти, да и сейчас у него была очень экстравагантная подруга-негритянка Пэтси. Однако он был настолько поглощен подготовкой к предстоящей экспедиции, что отцовство, по-видимому, не входило в его ближайшие планы. Неудивительно, что мы все легко разместились в отдельных небольших, но уютных спальнях и были тотчас же окружены поистине материнским вниманием и заботой Маргарет. Для своего возраста Билл и Маргарет выглядели великолепно. По традиции февраль и март они проводили во Флориде, и по их лицам можно было легко оценить щедрость февральского солнца Майами. До выхода на пенсию Билл занимал руководящий пост в компаниии, занимавшейся разработкой систем фильтрации воды, что давало ему, по всей видимости, неплохие средства к существованию и возможность содержать такую большую семью. Атмосфера в доме была очень демократичной и шла под девизом «Help yourself!», что в авторизованном переводе Ильфа и Петрова означало: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». В нашем случае это выглядело примерно так: ты просыпаешься, умываешься и спускаешься в кухню (я, Костя, Этьенн и сам Уилл жили на втором этаже, Джеф и Кейзо поселились в так называемом basement – по-нашему в подвале, а на самом деле – в просторном и уютном помещении ниже уровня земли). В кухне никого, ты голоден и хочешь завтракать. Очень просто: открываешь холодильник таких размеров, что туда запросто могут войти не сгибаясь пять человек среднего роста, находишь там молоко,