в Миннеаполисе 26 февраля, на которую мы с Константином не попали в связи с отсутствием виз. Все было очень торжественно и представительно. Я с удовлетворением отметил, что, несмотря на наше отсутствие, среди флагов стран – участниц предстоящей экспедиции был и наш «серпастый и молоткастый». Оставшийся выходной провели, слоняясь по Или, куда нас отвез Ларри на своем видавшем виды «Додже». Естественно, посетили легендарный ZUPS, и тут я, пользуясь случаем, немного отыгрался на ни в чем не повинных служителях этого мира изобилия, скорее, для того чтобы не давать им почивать на лаврах. Заметив, что одна из роскошных витрин рядом с мясными прилавками украшена набором флагов по меньшей мере десятка различных государств, и не увидев среди них советского и японского (как же так, обидно и за свою, и за державу Кейзо – все-таки не последние в этом мире), я подошел к одному из служителей культа продовольственного изобилия, легко отличимого от всех прочих по красной униформе и строгим голосом спросил на своем рассчитанном только на подготовленных людей английском: «Why don’t you have here the Soviet and Japanese flags?»[13] Оставив ошарашенного служителя размышлять над этим, я развернулся и пошел вдоль бесконечных разноцветных рядов, уставленных продуктами, о существовании и назначении которых я мог только догадываться. Реакция администрации супермаркета последовала незамедлительно: не успел я отойти на десять метров, как ко мне подбежал некто, облеченный, наверное, большими полномочиями, и, жестикулируя, стал мне что-то объяснять, периодически показывая в сторону злополучных флагов. Насколько я мог его понять, он ссылался на отсутствие в настоящий момент указанных флагов и объяснял, что вывешивание флагов здесь у него в магазине не есть политическая акция и т. д и т. п. Я простил его, и мы расстались друзьями.
Утро следующего дня ознаменовалось очередным митингом, который в отсутствие импульсивного Уилла проходил довольно вяло. В очередной раз обсуждалось то, что предстояло еще подготовить к гренландской экспедиции, и распределялись, а точнее, перераспределялись ответственные за каждый конкретный участок работы. Поскольку я ничего практически не понимал, меня повсюду выбирали помощником, и я, в силу своей безотказности, а также осознавая свою высокую миссию как единственного представителя советских полярников, безропотно соглашался. Поскольку я уезжал, решение вопроса о комплектовании моего обмундирования и дополнительного провианта возлагалось на бедолагу Кейзо. Я мысленно уже представил себе примерный состав своего русского дополнительного к американской овсянке меню: шоколад Кондитерской фабрики имени Крупской, сухари из ржаного хлеба и пара бутылок сибирской водки. После слегка утомившей своей бесконечностью и непонятностью утренней сессии мы с Кейзо практически наперегонки рванули к собакам. Погода была чудесной: солнце, мороз минус 15 – что еще нужно стосковавшимся за выходные погонщикам и собакам! Однако собачий энтузиазм я явно недооценил: упряжка понесла во весь опор, собаки бежали легко и играючи, причем во время этих игр Чубаки ухитрился перекусить поводок Кавиа, и тот оказался в губительном для собачьей дисциплины полусвободном полете. Как назло, нашу трассу перебежала белка, псы буквально осатанели и, движимые одним мощным порывом, перешли в аллюр. Коротконогий и слегка неуклюжий Кавиа не справился с предложенным упряжкой темпом и был подмят остальными собаками. Мне стоило огромных усилий остановить упряжку практически уже на самом спуске к озеру. Я извлек откуда-то из-под снега глотнувшего воздуха свободы перепуганного Кавиа и водрузил его на законное место. Вечером, когда мы, привязав собак, собрались в кают-компании в предвкушении ужина, Реймонд повторил подвиг старшего собрата по упряжке Чубаки и перекусил доглайн, отпустив на волю сразу пятерых собак. Пришлось на время отложить вожделенный ужин и заняться поимкой и примерным наказанием беглецов.
Прошло уже около трех недель с момента начала наших тренировочных сборов на ранчо, и я, к своему удовлетворению, уже отметил про себя, что чувство неуверенности и боязнь оказаться несостоятельным в совершенно непривычной и новой для меня обстановке стали постепенно улетучиваться. Мне стало уже казаться, что не три недели, а уже очень давно я сплю в спальном мешке, встаю в 6 часов утра, чищу зубы в эмалированной кружке, наполненной водой со снегом, ем на завтрак яичницу с беконом и огромные толстые блины, изъясняюсь на непонятном языке и с утра до вечера вожу на собачьей упряжке неподъемные и неукладные грузы. Вся моя прежняя жизнь представлялась чем-то очень далеким, что, по правде сказать, так и было, поскольку с востока нас разделял Атлантический океан, а с запада – Тихий. Только иногда, да и то, как правило, в наиболее напряженные моменты пребывания здесь, когда, например, не все получалось с собаками и они меня не слушались или во время очередного затянувшегося митинга, где я присутствовал даже без права совещательного голоса, я по-настоящему мечтал о дне своего возвращения к прежней нормальной, понятной и полностью меня устраивавшей жизни.
Последние дни марта выдались на удивление ясными и морозными. Джеф подолгу пропадал в офисе, и мы работали главным образом в паре с Кейзо. Возили мы длинномерные, сырые, а потому очень тяжелые бревна. Во время одной из таких поездок, когда мы шли по озеру, тяжело нагруженные нарты шедшей впереди упряжки Кейзо проломили наст и остановились. Почти сразу же вслед за этим я увидел, как все его собаки, попытавшиеся выдернуть застрявший груз, тоже провалились по брюхо в снежно-водяную кашу. Положение осложнялось тем, что по поверхности наста вокруг места происшествия пошли многочисленные трещины. Ступив с облучка остановленных мной нарт на снежную поверхность, я сразу же провалился по колено. Шагать по колено в воде при температуре около минус 20 – не самое приятное занятие, но выбора не было: надо было выручать Кейзо, тщетно пытавшегося сдвинуть с места засевшие намертво нарты. Нельзя сказать, что моя помощь как-то коренным образом изменила ситуацию – воз оставался на своем месте, несмотря на то что мы, упираясь с двух сторон в стойки нарт, пытаясь нащупать более или менее надежную опору для скользящих и проваливающихся в воду ног и помогая себе русско-японским счетом на раз-два, старались изо всех сил. Собаки, очевидно, инстинктивно прочувствовашие ситуацию, не разделяли нашего энтузиазма и оставались лежать на снегу, вывалив длинные розовые языки, не пытаясь даже привстать на наше разрывающее окрестности многократное «O’key! Op! Op! Op!». Пришлось изменить тактику. По опыту зная, что присутствие кого-либо – будь то другая собака или человек – впереди упряжки многократно увеличивает силы собак, а вернее, их движимое природным любопытством и инстинктом преследования желание во что бы то ни стало настичь «приманку», я