завожу машину и еду домой.
Следующие два дня погружают меня в филиал ада на земле. Оказалось, я так привык к постоянному присутствию Ани, что теперь, что бы ни делал, кажется, будто она незримо находится поблизости. Либо кто-то из врачей напоминает мне: «Это, — что бы это ни было, — делала Анна Николаевна». Либо я сам ловлю себя на мысли, что хочу сказать: «Найдите Анну Николаевну».
— Когда вернётся Анна Николаевна?..
— За этим надо к Анне Николаевне, я не знаю…
— А вот Аннушка Николаевна сказала, что это лекарство слишком дорогое, его можно заменить…
— А можно мне к Анне Николаевне, она меня вела в прошлый раз?
Я проглядываю очередную историю болезни. Всё отделение зашивается, палаты забиты, поэтому подстраховываю работающих на износ врачей. Передо мной сидит милая девушка, которая попадает к нам второй раз за полгода. «Везучая», ничего не скажешь.
— Анна Николаевна сейчас в отпуске, — отвечаю на просьбу.
— Очень жаль, — пациентка надувает губы. — А когда она выйдет?
Я бы тоже хотел знать. Неизвестность убивает больше, чем всё остальное. Что с ней? Где она сейчас? Что делает? Хорошо ли питается? Как себя чувствует? Может быть, ей плохо? Все эти вопросы безостановочно крутятся в голове, сводя меня с ума. И, главное, сколько это продлится? «Ближайшее время», в которое, по словам Соболевского, я её не увижу — это неделя? Две недели? Месяц?
Закончив с делами, ухожу к себе в кабинет. Переодеваюсь, накидываю куртку, но тут после стука заглядывает дежурный.
— У нас проблема. Поступил мужчина, множественные переломы рёбер, травма головы. Похоже, его избили.
— Вызывайте полицию, — говорю со вздохом. — Что вы, не знаете, как действовать в таком случае?
— Уже вызвали, — кивает врач. — Хотят видеть заведующего, если он ещё на месте.
— Сейчас спущусь, — вешаю обратно куртку, опять надеваю халат и выхожу из кабинета.
А в приёмном покое меня ждёт тот, кого я не хотел бы больше встречать никогда в жизни.
Возле стойки у стола медсестры боком ко мне стоит грёбаный майор. Заполняет бумаги. Замечает меня, поворачивается. Спокойно делает шаг в мою сторону.
— Никита Сергеевич, добрый вечер. Хорошо, что вы ещё не ушли, я хотел уточнить пару деталей.
Я настолько теряюсь, что пожимаю протянутую руку.
— Да, что такое? — меня не отпускает ощущение, что я в каком-то параллельном мире.
Богатырёв задаёт несколько каких-то незначительных вопросов. Отвечаю, всё больше и больше чувствуя замешательство.
— Ну что ж, отлично, — майор кивает сам себе, собирает свои листы. — Анна Николаевна не работает сегодня? — спрашивает вдруг.
Его тон неуловимо меняется, но я не могу понять, в чём дело. А потом до меня доходит смысл вопроса. Что?..
— А вы не в курсе?
— В курсе чего? — мужчина вскидывает на меня глаза. — Что-то случилось?
— Нет… нет, я… Анна Николаевна взяла несколько дней отпуска, — повторяю навязшее в зубах враньё.
— Удивительно, — он слегка улыбается. — Не думал, что она вообще понимает значение слова «отпуск».
— Да уж, — запускаю руку в волосы, растерянность переходит все границы. — А вы когда виделись последний раз?
— М-м, — Богатырёв мрачнеет, отворачивается, — несколько дней назад.
— Простите, что уточняю, но… это было… — называю дату и вижу, как он хмурится, внимательно глядя на меня.
— Да. Зачем вам? — разворачивается полностью, вставая прямо напротив. Прищуривается, затем зло хмыкает. — Значит, вот про кого она говорила…
— Что говорила?
— Ничего, — майор холодно кивает и идёт к выходу.
Сжимаю кулаки и, подождав пару секунд, иду за ним. Догоняю на улице возле служебной машины. Не хватало ещё устраивать разборки в больнице.
Богатырёв уже открыл дверь и стоит, опираясь на раму.
— Ну? — недружелюбно спрашивает, когда я подхожу.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что она про меня говорила?
— Знаешь, что? — он окидывает меня взглядом. — Пошёл ты нахрен, хирург. Ты и мизинца её не стоишь. Знал бы я, что она именно в тебя влюбилась, в жизни бы не сказал ей, что отступлю.
— Что? — у меня пропадает голос.
— Что слышал, — он смотрит на меня и вдруг издевательски улыбается. — Ах вот оно что. Ты уже, похоже, успел всё просрать. Кто бы сомневался! — делает движение, чтобы сесть в машину, но я хватаю его за плечо.
— Руки! — быстро стряхивает мою ладонь.
— Почему ты не вышел тогда из подъезда?
— Из какого подъезда, ты свихнулся? — майор смотрит на меня недоумённо.
— В тот вечер вы зашли в подъезд, но ты не выходил оттуда…
— Ясненько, — тянет эта сволочь. — Столько с ней работаешь, а так про неё ничего и не понял. Устроил ей сцену ревности, придурок? С какой стати я должен тебе что-то объяснять? Я ушёл от Ани через несколько минут. А вот что произошло потом — не твоё дело. Так что можешь вообще-то успокоиться. А хотя нет, не успокаивайся — живи теперь с этим.
Он садится в машину, я на автомате делаю несколько шагов назад и смотрю вслед, ничего не видя.
* * *
Эту ночь я запомню на всю жизнь. Не сомневаюсь, она мне ещё долго будет сниться в кошмарах.
Осознание того, что я наделал, накрывает с головой. Куда не повернись, со всех сторон вина полностью моя. И как выбраться из ямы, в которую загнал себя собственными руками, я не имею ни малейшего представления.
Шаг за шагом препарирую своё поведение за последние несколько месяцев. Был бы я трупом в анатомичке — на фрагменты бы сам себя разобрал. Как у любого врача-клинициста, с анализом и выстраиванием логических связей у меня всегда всё было в порядке. Ну и где в таком случае, спрашивается, были мои мозги?
Я ведь даже не могу толком сформулировать, почему так вёл себя с Аннушкой. Точнее, мне-то казалось, что я просто требователен, потому что в нашей профессии нет места ошибкам. А она — одна из тех редких людей, кто рождён быть врачом, должна быть строга к самой себе и развивать свои способности. Но почему моя строгость к ней приобрела такие формы?
Или, может быть, всё дело в том, что я с самого начала знал, что не смогу остаться к ней равнодушным?
Итоги ночных размышлений неутешительные.
Признать вину — полдела. Что мне делать дальше? На этот вопрос ответа у меня нет.
С утра, выпив крепкий чёрный кофе, выхожу на улицу. Здания плохо видны из-за тумана, в воздухе висит сырость. Подхожу к своей машине и обнаруживаю сзади, возле багажника, пацана и девчонку. Явно младшие школьники, лет по семь-восемь.
— Что такое? — спрашиваю ровно, стараясь не напугать детей.
Знаю, что выгляжу после бессонной