выкрутил звук на минимум, чтобы он не мешал разговору. Вот только в какой-то момент меня пробивает озноб, потому что я, кажется, начинаю узнавать мотив, который выводят два сливающихся в переливах нот голоса.
— Герман Эдуардович, что это? Очень знакомая мелодия, — мне становится не по себе.
Старик прислушивается несколько секунд.
— Дуэт Лючии… — начинает говорит и останавливается.
— …и Эдгардо, — договариваю упавшим голосом*.
Такое ощущение, что температура в комнате падает на несколько градусов. Герман вздыхает.
— Не хотел я начинать этот разговор, но, видимо, сама судьба подталкивает. Вам ведь на работу утром, — смотрит на меня сочувственно.
Киваю, обхватываю себя за плечи руками.
— Кстати, вот, возьмите, — он тянется к столу, достаёт из ящика мой мобильный.
Беру телефон. Подумав, откладываю в сторону. Завтра включу. Поднимаю глаза на Германа и решаюсь спросить:
— Он звонил вам?
— Да.
— И что сказал? — меня гложет какое-то болезненное любопытство.
— Я не ответил на звонки, — Соболевский усмехается, — но прислал сообщение, которое, полагаю, вполне ясно отражало моё отношение к произошедшему.
— То есть вы ничего не знаете, — выдыхаю и не пойму, я рада или расстроена.
— Ну почему же, — вокруг его глаз собираются морщинки, как при улыбке. — Я знаю, что в первый день Никита несколько часов ждал возле вашего дома в надежде, что кто-нибудь придёт. Знаю, что про ваш отпуск он узнал только спустя пять дней, а сейчас уже успел замучить всё отделение. Там, полагаю, молятся, чтобы вы поскорее вышли на работу.
— Откуда? — ахаю, глядя на довольного старика расширенными глазами. — Герман Эдуардович… — медлю, но всё же спрашиваю: — Кто вы такой?
— Ваш друг, дорогая моя, — он улыбается, а затем, вздохнув, продолжает: — А ещё старый друг Александра Васильевича, вашего главврача. Ну и ещё одна деталь, которая, наверное, многое объяснит — в своё время я был… м-м… не последним сотрудником дипломатического корпуса в одном условно дружественном нам государстве.
Смотрю на него, открыв рот.
— То есть, вы дипломат?
— Не совсем, но в целом да, можно и так назвать, — кивает Герман.
Вот это да! Я задумываюсь. Это и правда многое объясняет.
— Аннушка, — вырывает меня из мыслей Соболевский, — я не могу вмешиваться в ваши отношения, подталкивать вас или Никиту к какому-то решению. Просто не имею такого права. Да, я сыграл свою роль, но она и так оказалась, на мой взгляд, значительно больше, чем следовало бы. Но хочу, чтобы вы знали: во-первых, я на вашей стороне.
Улыбаюсь ему сквозь подступившие слёзы.
— А во-вторых?
— Во-вторых, у меня так или иначе состоится разговор с господином главным хирургом, — хмурится недовольно. — Ему явно не хватает смелости написать первым, ну так я его потороплю. Говорю вам, чтобы вы были в курсе и не надумывали себе лишнего, хорошо?
— Конечно, Герман Эдуардович, — киваю задумчиво. — А вот мне как быть? — говорю вслух, забывшись.
— Аннушка, всегда нужно понимать про себя, что вы можете сделать, а что не можете, на что готовы пойти, а где будете стоять насмерть, — Герман задумчиво берёт чашку с остывшим чаем, но тут же отставляет её. — Дело в том, что вы… я бы сказал, что всё так же влюблены, но знаю, рассердитесь, — с улыбкой смотрит на вскинувшуюся меня. — Я видел вас вдвоём. Не претендую на истину в последней инстанции, но… ваша история ещё не закончена, поверьте.
— Финал вызывает вопросы, — фыркаю недовольно. — Драма или хэппи энд?
— А вот это зависит только от вас двоих.
Я решаю не спорить. Удивительно, но после разговора мне даже становится легче.
Больше всего меня пугал сам факт: вот прихожу я на работу, а там Добрынин. И что делать? Гордо игнорировать — но мы работаем вместе, часто в тесной связке «хирург-ассистент». Делать вид, что ничего не произошло — обойдётся, так легко он не отделается. Никак не получалось нащупать золотую середину.
Зато теперь, хоть плана действий у меня по-прежнему нет, я успокаиваюсь. Посмотрим, как он будет себя вести, а там разберёмся.
В путешествии было прекрасно, но по дому я соскучилась. Забираю со стоянки свою машинку, приезжаю к себе. Дарси встречает меня воплями и трётся о мои ноги, не отходя ни на шаг. Тоже скучал. За котом явно присматривали от души, он даже, по-моему, слегка поправился.
Разбираю чемодан, запускаю стирку, занимаюсь домашними делами. И ночь проходит спокойно — никаких тяжёлых снов, высыпаюсь прекрасно. Вот только есть хочется — в гостинице за эти дни привыкла плотно завтракать с утра, и желудок жалобно требует чего-то существенного. Приходится заехать в открывающееся рано утром кафе и взять кофе с круассаном.
Захожу в отделение и вдыхаю полной грудью. Кто-то скажет — сумасшедшая, нравится запах больницы. Но я так люблю свою работу! После отпуска это ощущается ещё острее.
— Нет, вы только посмотрите на неё!
Оборачиваюсь и вижу подбоченившуюся Надю.
— Я тут с ума сходила, чуть не поседела, а она приходит и улыбается! Хоть бы для порядка сделала вид, что тебе неловко!
— Надюша, миленькая, прости, пожалуйста, — подхожу к старшей медсестре и тянусь её обнять. — Так было нужно, я обещаю, всё расскажу попозже!
— Ладно уж, — ворчит Надежда, обнимая меня в ответ. — Потом сказали, что ты в отпуске. Хорошо, что вернулась. Всё отделение последние дни зашивается. Где была-то хоть?
— Меня добровольно-принудительно в путешествие отправили, — улыбаюсь виновато.
Мне и правда немного неловко, что они тут работали, а я отдыхала.
— Силком, что ли? И кто? Вообще, почему так внезапно? — Надя смотрит на меня удивлённо.
— Один хороший друг, — качаю головой. — Ладно, об этом потом, давай я в рабочий режим войду.
Разворачиваюсь и ловлю на себе пристальный взгляд.
Добрынин выглядит… В первую секунду я даже теряюсь. Где тот гордый самоуверенный красавец, когда-то явившийся в хирургическое отделение? Волосы встрёпаны, на щеках темнеет щетина, глаза ввалились. Такое ощущение, что последние несколько дней мужчина не спал и не ел. Демон, как он есть. И смотрит так, что мороз по коже.
Всё это проносится у меня в голове в мгновенье ока. В глубине души шевелится слабое сочувствие, но я давлю его в зародыше. Нечего. Холодно киваю, здороваюсь, спешу убраться подальше и с ходу включаюсь в дела.
Хирургия действительно зашивается, палаты заполнены, плюс вал бумажной работы — на носу очередная проверка, но мне удаётся заметить пару неочевидных косяков, которые здорово тормозят рабочий процесс. Если не знать, то и не поймёшь, в чём дело. За несколько часов успеваю разгрести основные моменты и связаться с коллегами из других отделений. Похоже, все искренне радуются, что я вышла из