Читать интересную книгу Ждать ли добрых вестей? - Кейт Аткинсон

Она глянула на часы — девять тридцать. Необратимо поздно идти в театр. И он ведь не сказал в какой — в «Лицей», в «Королевский»? Очевидно, она должна знать сама. Луиза проверила второе сообщение, присланное вслед за первым. «А после мы пойдем в „Бар Беннета“, заскакивай, если сможешь». Сначала, после, он еще как хочет, чтоб она пришла. «Бар Беннета» — значит, они, наверное, в «Королевском». Она успеет, если постарается.

Она не стала. Открыла бутылку бордо, что стояла в кухне на столе, отнесла в гостиную, налила в хрустальный бокал Патрика и Саманты, закинула ноги на диван и включила телевизор — по «Живому ТВ» повторяли «CSI: Место преступления».[117] День постепенно вытекал из ее костей. Она как будто снова живет одна. Какой кайф.

По телевизору Стоукса хоронили живьем. Луиза выудила из морозилки остатки мороженого и зарылась в банку. Мороженое она не любила, но мороженое не считается — оно отправится в желудок для пудинга (спасибо, доктор Траппер). Красное вино и «Вишня Гарсия» — опасная смесь, одно слово. Луиза уже чувствовала, как надвигается похмелье.

Гриссом показывал кому-то бляху и орал: «Криминалистическая лаборатория Лас-Вегаса!» У Луизы на столе оказались только копии страховых договоров — никаких счетов, вообще ничего касательно бизнеса Нила Траппера. Ей нравилась походка Гриссома — похож на медведя в подгузнике.

— Рассмотрим факты, — сказала ему Луиза. — У Нила Траппера были страховки — не только на компании, еще и на жену, и стоила ее страховка полмиллиона, что круто. — (Неплохо, да — а вот Патрик уплатил за новую супругу лишь куском блескучего углерода.)

Полмиллиона серьезно смягчили бы проблемы Нила Траппера. Мы уже подозреваем его в том, что он ради денег уничтожил имущество, — а вдруг он по той же причине способен избавиться от жены? Но в обмен на страховку надо предъявить тело, так? А вот тело весьма навязчиво отсутствует. Потому что Джоанна Траппер в гостях у больной тети, напомнила себе Луиза. Ничего подозрительного, кроме истерзанных нервов Нила Траппера и девчонки, которая распаляет себе воображение.

Реджи сказала, что в последний раз, когда она видела Джоанну Траппер, та была в черном костюме, белой футболке и черных лодочках — униформа женщины-профессионала по всему миру, степень шика варьируется. У Луизы наряд такой же. Сёстры по костюму. Джоанна Траппер до сих пор в этом костюме, сказала Реджи. Почему она не переоделась? Что это за пожар случился у больной тети, из-за которого ты не натянешь что-нибудь поудобнее, в чем ехать? Джоанна Траппер пришла с работы, проводила Реджи, помахала ей от двери, пошла наверх, успела снять туфли и колготки — а дальше что?

Подозреваемый, с которым говорил Гриссом, внезапно себя взорвал.

Серия была из двух частей и ничем не кончилась, Стоукс так и похоронен живьем, и у него заканчивается воздух. Луиза налила себе еще бокал вина цвета запекшейся крови.

Она проснулась пару часов спустя, когда вернулись театралы. Они шумно ввалились в гостиную, и Луиза снова закрыла глаза, притворилась, что спит.

— Уснула, — сказал Патрик, не понижая голоса.

Она слышала, как хрустальный бокал звякнул о пустую бутылку из-под бордо, когда Патрик поднял их с ковра. Может, он ее поцелует, или накроет одеялом, или разбудит и погонит в постель? Но она услышала только, как закрылась дверь и как Бриджет тяжко затопотала по лестнице.

Конечно, правильный ответ: «И я тебя люблю», и она была на волоске, она чудом не сказала этого Джексону.

Опасность из могилы

А потом ничего. Время кануло в ужасную черную бездну мозга, куда Джоанна никогда больше не хотела спускаться. Надо думать, это потерянное время вполне заполнили десятки, если не сотни людей, выполнявших свою работу, — людей, которые просили описать случившееся, показывали фотографии, что-то зарисовывали. Вопрос за вопросом, осторожно и упорно они тыкали в открытую рану.

Первое, что она помнила потом, — как однажды утром проснулась одна в чужой постели, в чужой комнате, свято веря, что все остальные люди в мире мертвы. Сквозь занавески сочился необычный свет, яркий и чуждый, а вскоре в спальню зашла Мартина, раздвинула занавески и сказала:

— Привет, милая, похоже, снег выпал. Красиво, правда?

И тогда Джоанна поняла, что все живы, кроме тех, кого она больше всех любила. И настала зима. Суровой зимою под ветром студеным.

— Спускайся, позавтракай со мной? — сказала Мартина, ободряюще улыбаясь. — Хочешь овсянки? Или яичницу? Ты же любишь яичницу, милая.

И Джоанна послушно выбралась из кровати — ладно, пускай начнется остаток ее жизни.

Мартина выросла в Саррее, но мать ее была шведкой из крошечного городка у финской границы, и в крови Мартины обитало северное угрюмство. Она с ним боролась как могла, но если у матери Джоанны перевернутая улыбка говорила, что мать счастлива, то бодрая улыбка Мартины, уголками губ вверх, нередко означала обратное. Поэтесса Мартина. (Сука-пизда-шлюха-поэтесса). Мартина — прямые светлые волосы, широкое лицо, бремя раскаяния. Мартина, мечтавшая о собственном ребенке и по настоянию великого Говарда Мейсона сделавшая два аборта. «Моя скандинавская муза», — называл он ее, но доброты в этом не было ни грана.

От Мартины теперь ничего не осталось. Единственный сборник стихов, вышедший в «Фабере», «Кровавая жертва», давно забыт (Призраки за столом, бледные лица освещают трапезу нашу. / Нас не погасят, молвят они. Никогда не погасят.) Лишь спустя многие годы Джоанна поняла, что стихи эти были о ее погибшей семье. Много лет она хранила потрепанный томик, а потом он исчез — с вещами так бывает. По воде писаны. Мартина выпила две бутылки — бутылочку снотворного и бутыль бренди. Мою бутыль спасенья. Сэр Уолтер Рэли, да? «Пылкий паломник».[118] Безмолвья раковину дай мне, и что-то что-то там еще. Мартина подарила ей свои стихи, но в итоге стихи изменили им всем. Спой, спой — что будет вам мило? Нитку из пудинга кошка стащила.

Того человека поймали — после убийств не прошло и месяца. Молодой, двадцати еще не было, его звали Эндрю Декер, ученик чертежника. Мартина называла его «плохой человек», и когда у Джоанны бывали истерические припадки, Мартина обнимала ее и шептала ей в волосы: «Плохого человека заперли навсегда, милая». Не навсегда, как теперь выясняется, только на тридцать лет.

Весной Декер в суде признал себя виновным.

— По крайней мере, ей не придется идти на суд, — сказал отец Мартине.

Джоанна для отца всегда была «она» — это он не по злобе, просто ему как будто не удавалось произнести имя. Из троих детей ее он любил меньше всех; теперь она была одна — а любимой все равно не стала.

Декера присудили к пожизненному, и он должен был отсидеть срок целиком. Сочли, что он вменяемый, — можно подумать, ни капли безумия нет в том, чтобы без малейшей причины зарезать троих незнакомых людей. Ни капли душевной болезни — в том, чтобы хладнокровно уничтожить мать и двоих детей. Когда на суде его спросили, почему он это сделал, он пожал плечами и ответил, мол, не знает, «что на него нашло». Этот краткий и неудовлетворительный финал наблюдал отец Джоанны — он был на суде.

Сейчас, вспоминая, Джоанна понимала, что ее не избавили от суда — ее обманом его лишили. Даже сейчас она воображала, как стоит на свидетельском месте в самом красивом своем красном бархатном платье, с круглым воротничком из белых кружев (платье досталось по наследству от Джессики), театрально указует на Эндрю Декера и пронзительным невинным детским голоском возвещает: «Это он! Тот самый человек!»

А теперь его выпустили. Вышел, на свободе. «Я должна вам сообщить, что Эндрю Декера выпустили из тюрьмы», — сказала Луиза Монро.

Эндрю Декеру пятьдесят, и он на свободе. Джозефу было бы тридцать один, Джессике — тридцать восемь, их матери — шестьдесят четыре. Когда мне будет шестьдесят четыре.[119] Никогда. Nevermore, nevermore.[120]

Иногда ей казалось, что она шпионка, спящий агент, засланный в другую страну и позабытый. Сама себя позабыла. В груди больно — резь, острая и сильная. Сердце колотится. Тук-тук-тук. Словно стукнул тихо кто-то у порога моего…

Детка с криком проснулся, и она крепко прижала его к груди, утешая, обхватив его затылок ладонью. Нет пределов тому, на что пойдешь, дабы защитить своего ребенка. А если не можешь защитить, как ни старайся?

Он на свободе. Что-то тикало и тикало, щелчок за щелчком, словно тайный сигнал, команда, давным-давно вживленная в ее душу. Все плохие люди на воле, бродят по улицам. Тьма — и больше ничего.

Беги, Джоанна, беги.