с песочными часами, измеряющими оставшееся время жизни.
Матвей качал головой, отгоняя фантастические образы. Иллюстрации из детских книг на фоне всего, что он видел и чувствовал рядом со Смертью, казались попросту нелепыми. Затем он думал, что, правда это или нет, вовсе не имело значения: его жизнь шла своим чередом, а когда она закончится, у него не будет иного выбора, кроме как принять законы Ирия. И, если на то будет милость Смерти, он снова увидит ее лицо. Он бы соврал, если бы сказал, что не вспоминал его всякий раз, когда на небе была полная луна. По прошествии года особенно ярким в его памяти был момент, когда она стояла перед ним у огня, намереваясь исполнить его желание…
Очередное полнолуние было всего два дня назад. Как всегда, ему виделась черная луна на месте белой, а нос, пока он стоял у окна, щекотали запахи цветов и свежей пресной воды. Отказываясь в очередной раз вспоминать их поцелуй, Матвей усилием воли вернулся к статье.
* * *
После полнолуния время снова утратило свою значимость. Она могла провести так час, день, неделю, месяц – вслепую расхаживая по гостиной, крепко сцепив руки в замок. Целый год прошел, и боль прошла, но новый Бал под черной луной пробудил в ней какое-то странное, тяжелое чувство – будто в ее груди прорезалась рана и обнажилось сердце. Чувство не исчезало, даже когда она растворялась в воздухе.
Она забыла, что значит иметь сердце; в вечности оно было ни к чему. Оно было нужно людям для любви, которая могла стать достаточно сильной, чтобы победить смерть. Ее собственное сердце было утеряно в глубине древности.
Но он еще был здесь. Она не называла его имени ни про себя, ни вслух, не зная, что оно может сделать с ее раной. Не знала, как его обладатель смог открыть ее.
Она не знала, что делать; направить ее было некому. И впервые за очень долгое время она почувствовала нечто, напоминающее отчаяние.
Домой из спортзала Матвей мог добраться двумя путями: вдоль по улице или через парк. Улицу перекрыли для съемок очередного фильма-катастрофы, и, слыша вдалеке испуганные крики массовки, он свернул за угол дома, на широкую аллею. Такие фильмы он перестал смотреть еще подростком, сразу подмечая неточности при изображении травм и последствий аварий. «Неужели режиссеры не могли нанять хороших консультантов?» – спрашивал он родителей. Отец в ответ предлагал ему самому стать таким консультантом, но Матвея это не интересовало.
Он шел мимо длинного пруда, где зимой устраивали каток, а летом плавали утки. Погода стояла непривычно теплая, и людей было много. Матвей посторонился, пропуская семью со сдвоенной детской коляской, и, поправив рюкзак на плече, пошел дальше. Его глаза были прикованы к железным воротам в дальнем конце парка, а мысли заняты предстоящим удалением ангиомиолипомы, поэтому он не сразу обратил внимание на мелькнувшую сбоку фигуру, с ног до головы одетую в черное. Рассеянно обернувшись, он замер.
Смерть – он узнал ее даже со спины – стояла у пустой скамейки, спрятав руки в карманы длинного плаща и зарывшись каблуками сапог в пыльный гравий дорожки. Каштановые волосы снова лежали на ее плечах мягкими волнами.
Внутри Матвея боролись тревога и облегчение, и оба чувства вызывала она. Он медленно шагнул вперед и встал рядом, но, если Смерть и обрадовалась ему, то ничем не выдала своих чувств. На ее лице оставалось спокойное, задумчивое выражение.
– Вам нравятся эти цветы? – спросила она, не отрывая глаз от фиолетовых крокусов, заполонивших газон позади скамеек и окруживших высокие липы. В ее голосе не было восхищения, отвращения или любопытства – казалось, что она, создание вне времени и пространства, просто захотела узнать, зачем кто-то остановился рядом.
До недавних пор Матвей не интересовался растениями, однако даже он не мог не заметить, что роза, которую она ему вручила, должна была засохнуть еще в прошлом году. Вместо этого она цвела и пахла, как в первый день, постоянно напоминая ему о магии весеннего полнолуния. О крокусах ему приходилось читать, что в их луковицах содержался колхицин. Это было вещество, которое при большой дозировке могло привести к полной остановке сердца. К счастью, на его практике отравлений крокусами еще не было.
– Цветы как цветы, – поразмыслив, ответил Смерти Матвей. – Красивые, но могут быть опасны.
– Может, отойдете с дороги, а?
К ним направлялась раздраженная женщина, державшая на поводке крупного дога. Матвей, подняв брови в ответ на ее грубость, отступил ближе к бордюру, Смерть осталась на месте. Принюхавшись, собака вдруг громко заскулила и, развернувшись, рванулась прочь, откуда пришла. Нахмурившаяся хозяйка была вынуждена побежать следом.
– Вам больше нравятся другие цветы? – продолжила Смерть, полностью равнодушная к такой реакции.
– Да, – механически отозвался он, не сводя глаз с удирающей в панике собаки. Вот уж действительно проницательные животные.
– Какие?
Матвея никогда не спрашивали об этом, но сейчас он знал, что ответить. Спустя несколько секунд поиска в интернете он узнал, что за цветок остался у него после Бала.
– Красный шиповник. Его раньше называли сереборинником.
Плечи Смерти напряглись, и она наконец посмотрела на него. Зеленые глаза выглядели уставшими, но их взгляд по-прежнему проникал ему в самую душу. Все теории о скелетах и воронах рассыпались в прах, и Матвей поклялся себе больше никогда к ним не возвращаться.
Смерть отвернулась от крокусов и направилась в сторону выхода из парка. Он догнал ее и пошел рядом, совсем как на Балу, только теперь они не касались друг друга. Спустя какое-то время он осторожно сказал:
– Я не думал, что увижу вас так скоро, миледи.
– Я вернулась, – просто ответила Смерть, и в ее голосе снова зазвучали тяжелые древние ноты. – Как вы меня вспомнили?
– Это случилось еще в прошлом году, – признался Матвей. – Я вспомнил родителей, и вас, и Бал.
Смерть резко подняла голову:
– Вы кому-то рассказали об этом?
– Нет, конечно. Как будто мне бы поверили… Я не хочу прослыть безумцем. Вы не знаете, почему это случилось?
– Хочу это выяснить. Но сперва скажите мне вот что, Матвей Иванович: зачем вы поцеловали меня?
Матвей молчал, но она и не торопила его с ответом.
– Потому что таким было мое желание, – наконец сказал он. – Наше.
– Но почему вы попросили именно о поцелуе? – настойчиво спросила Смерть. Напряжение в ее голосе заставило Матвея опустить на нее взгляд. Ее губы были сжаты в тонкую линию, а глаза потемнели, как в тот момент, когда она говорила о страхе перед собой и безжалостности жизни. – Я решила, что