Выбор этой позиции Беннигсен мотивировал стремлением «обеспечить сообщение с рекою Прегель и иметь возможность защитить и прикрыть, насколько возможно, Кенигсберг». Иначе говоря, почти за три месяца до неизбежного сражения главнокомандующий больше думал о путях отступления, чем о развитии успеха. К этому побуждало его мнение о «чрезвычайной предприимчивости противника». Боялся Леонтий Леонтьевич Наполеона. Очень боялся. Оставалось надеяться на русских солдат. В них он все-таки верил, надо отдать ему должное.
Наступил день 29 мая. Полагая, что Наполеон не решится атаковать его позицию с фронта, Беннигсен ожидал нападения на один из флангов. Но на какой? Возможно, конечно, на левый, если форсировать Алле, но это сопряжено с большими потерями еще до начала сражения. С тактической точки зрения противник должен предпочесть правый, ибо здесь открывается перспектива нанести удар корпусами Мюрата, Сульта, Ланна, Нея и гвардией Бессьера, а войсками Даву и Мортье, наступающими севернее, отрезать русскую армию от Кенигсберга и разгромить ее всеми силами в прах.
Так рассуждал Беннигсен, как бы поставив себя на место французского императора. Но Наполеон, как известно, был непредсказуем. Поэтому главнокомандующего терзали сомнения…
Неприятель наступал по дороге от Лаунау к Гейльсбергу. Бой русского арьергарда с французским авангардом продолжался часов шесть, а на правом фланге, где дрались казаки, и того больше.
Арьергард князя Багратиона был настолько ослаблен потерями и изнурен боями в последние майские дни, что его пришлось отправить на правый берег Алле. Зато на левый перешли три дивизии, подчиненные великому князю Константину Павловичу, и казачьи полки атамана Платова.
Дорога из Лаунау к Гейльсбергу тянется вдоль левого берега Алле. По ней и наступали войска маршалов Мюрата и Сульта, преследуя арьергард князя Багратиона. Атаман Платов, стоявший с частью своего корпуса на правой стороне реки, решил воспользоваться удобным случаем, чтобы нанести неприятелю чувствительный удар. Возведя в скрытом месте против деревни Воседен батарею из двенадцати орудий донской артиллерии, он обрушил на фланги французских колонн град картечи. Потери в людях от этого обстрела не поддаются учету. По утверждению капитана П. А. Чуйкевича, они были «велики».
Едва французские колонны прошли мимо батареи Платова, как Беннигсен перебросил его полки на самый край правого фланга гейльсбергской позиции, поставив их у деревни Гроссендорф.
К четырем часам пополудни все русские войска стояли на местах, предписанных диспозицией и последующими приказами главнокомандующего. У французов готовы были встуйить в сражение лишь корпуса маршалов Мюрата и Сульта; остальные еще находились в пути. Беннигсен получил возможность воспользоваться неожиданно сложившимся численным превосходством своей армии…
Французы начали сражение атакой на центр гейльсбергской позиции, но она была отбита. Не увенчалось успехом и их наступление против русского правого фланга, где действовали казаки Платова. Наполеон остановил войска, ограничившись канонадой.
После десяти часов вечера, когда на поле сражения пришла одна из дивизий маршала Нея, Наполеон возобновил атаку в центре, но все его усилия оказались тщетными. Завалив подступы к русским редутам трупами своих солдат, он отступил за речку Спибах.
«Сражение под Гейльсбергом не было столь кровопролитным и не могло доставить таких же результатов, иметь подобных последствий, как сражение при Прейсиш-Эйлау и даже при Пултуске, — писал Беннигсен. — Тем не менее оно было столь же блестящим, как по искусству, проявленному французами, так и по их численному превосходству… более, нежели в два раза».
Это сражение действительно было менее кровопролитным, чем предыдущие. Но страшно даже представить его исход, если бы Наполеон имел двойное численное преимущество над русскими. Здесь Леонтий Леонтьевич явно хватил через край. А почему, увидим.
Потери Наполеона оцениваются по-разному. По подсчетам французских историков, они составили 8 тысяч человек убитыми и ранеными. Беннигсен поднял эту цифру до 13 тысяч, сославшись для убедительности на маршала Бертье, который ему о том якобы «сказывал» в Тильзите.
Русские потеряли до 6 тысяч человек. Но опять-таки цифра эта явилась на свет под пером того же Леонтия Леонтьевича в его отношении к графу Александру Ивановичу Остерману-Толстому от 1 июня 1807 года, то есть через сутки после сражения. Скорее всего, она имеет «потолочное» происхождение. Но другой нет, потому и оперируют ею историки.
«Мы победили не наступательно, а оборонительно, но победили, — писал Денис Васильевич Давыдов, — и, следовательно, могли на другой день воспользоваться победой — атаковать неприятеля».
Однако «другой день» пока не наступил. Поэтому самое время ответить на вопрос: почему Беннигсен, имея несоизмеримое численное превосходство над Наполеоном, действовал нерешительно, всячески оттягивал начало сражения, поставив под угрозу истребления арьергард Багратиона, а потом ни разу не воспользовался успехом и не атаковал неприятеля?
Александр Иванович Михайловский-Данилевский считал, что причиной такого поведения главнокомандующего были приступы мучившей его «каменной болезни». В день генерального сражения (ни раньше и ни позже) Леонтий Леонтьевич «несколько раз» сходил с лошади, «прислонялся к дереву», падал «в продолжительный обморок», «отдавал приказы изнемогающим голосом».
Возможно, Леонтий Леонтьевич действительно страдал желчно-каменной болезнью. Но обострение болезни — от неуверенности и страха за исход сражения. Уж очень он боялся Наполеона.
После достаточно спокойной ночи наступил «другой день», когда следовало «воспользоваться победой — атаковать неприятеля». Но Беннигсен и не думал об этом. Он готовился отразить нападение французов: усилил войска первой линии за счет резервов, а на их место поставил гвардию, переведенную на левый берег Алле.
В 6 часов утра 30 мая армия стала в ружье. Но атака не последовала. Почему, неизвестно: за пеленой дождя невозможно было увидеть, что творится в войсках противника.
А в ту дождливую ночь к Наполеону пришли гвардия Бессьера и остальные дивизии корпуса Нея. Несмотря на это, он отказался от прежнего намерения выбить русских с гейльсбергской позиции, решив сняться с места и двинуться к Ландсбергу и далее на Кенигсбергскую дорогу. Казалось, делал рискованный шаг. Однако французский император был уверен, что Беннигсен не отважится атаковать его с тыла. И не ошибся.
Отказ Наполеона продолжить сражение застал Беннигсена врасплох. Ради чего он три месяца возводил укрепления и зарывался в землю? Выходит, напрасно. Что предпринять? Двинуться за противником и атаковать его с тыла — наверняка потерпеть поражение. Следовать параллельно, не допуская его до Кенигсберга, — еще опаснее. Уйти за Прегель, дождаться подкреплений и потом начать наступление — неизбежно потерять все побережье Балтики и столицу Восточной Пруссии с провиантскими магазинами. Решение надо было принимать «скорое, но вместе с тем и обдуманное, чтобы не подвергнуть опасности армию… может быть, даже и государство».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});