В то лето у нас довольно много перебывало гостей. Были среди них наши гости, которые чаще всего приезжали по делу, и... мои гости, приезжавшие обычно в отсутствие моего мужа, чтобы его не отвлекать.
Самого желанного гостя мы ждали еще весной, в начале мая. Им был Александр Трифонович Твардовский. Примерно за год до того моего мужа потянуло дать прочесть Твардовскому "Архипе-лаг". Не называя вещь, он как-то предложил Александру Трифоновичу ее почитать, пока только часть. Договорились на ноябрь месяц 1968 года. Но встреча не состоялась. Однако Твардовский не забыл об обещании Солженицына, и в новогоднем поздравлении к 1969 году он писал: "С огромным интересом жду обещанной Вами части некоего целого".
И вот договорились, что Александр Трифонович приедет к нам на несколько майских дней. Но теперь уже не в Рязань, как было шесть лет назад, когда Твардовский читал у нас дома "Круг первый", а... в Борзовку. И читать "Архипелаг", один из экземпляров которого Александр Исаевич специально приготовил для него (у нас дома "Архипелаг" не хранился). Я с большим волнением ждала этого события. Муж должен был привезти Александра Трифоновича 8 мая. Среди дня он приехал, увы, один...
Твардовский и позже будет стремиться прочесть то, чему не знал даже названия. Скажет мужу об этом в середине июля.
- Что же в мае? - спросит у него Солженицын.
- Был болен, - будет ответ. Сейчас он готов ехать на два дня к нам на дачу. Однако Александр Исаевич охладил, сказал, что будто скоро уезжает. (Не мог же он сказать ему, что уже снова далеко запрятал "Архипа".) Пообещал дать рукопись осенью.
Но и следующей осенью Твардовский не прочтет "Архипелаг" и вообще никогда...
Кстати, та встреча их в июле была очень теплой. Солженицын подарил Твардовскому маленькое издание "Круга" (в издательстве "Посев"), сделав надпись:
"С любовью и благодарностью Александру Твардовскому издание, которое нам с ним, увы, не удалось осуществить".
Кроме знакомых, к которым я уже привыкла и которым неизменно радовалась, приезжали в то лето иногда и мало, и даже вовсе мне до того не знакомые. Однажды неожиданно приехало трое. Александр Исаевич с одним из них ушел в лес (важные разговоры велись только там), а меня оставил с двумя незнакомыми людьми. Я было запротестовала, но муж бросил: "Привыкай!" Обошлось...
За обедом в тот день речь зашла о том, каким должно быть государство. Александр Исаевич высказался в том смысле, что государство. не должно мешать духовному, нравственному совершенствованию человека. Он также против существования партий вообще.
...Моего мужа всегда интересовала политика, но теперь она явно начинает перетягивать его у литературы. Это - уже во второй раз в жизни. Первый раз так произошло с ним во время войны, в 43-м - 44-м годах. Тогда это сквозило в его письмах. А теперь он на моих глазах будет все больше изменяться в смысле соотношения литературной и политической сторон его жизни. А ведь еще в марте 1968 года он сделал мне наброски для ответа Л. Власову. Там было: "Литература - не газета. Ее нельзя рассматривать в плоскости друзья - враги. Она пишет о человеческом духе, который никогда ни 2 тысячи лет назад, ни при Шекспире, ни теперь - не исчерпывается политикой".
В то лето к нам продолжала приезжать на своей "Волге" Е. Ф. Светлова. (За это время выяснилось, что мы с ней одного и того же года рождения. Это невольно сближает.) Я охотно с ней беседовала, угощала ее, неизменно провожала с цветами.
Александр Исаевич настолько проникся к Екатерине Фердинандовне доверием, что хочет переписать на нее наш дачный участок. Мало ли что нас ждет впереди! Союз писателей явно точит когти. И не только Союзу становится тесно жить с ним на одной земле. А тут еще начали ходить слухи, что Солженицыну хотят дать Нобелевскую премию. Если он станет лауреатом - что тогда будет?.. Пока существенных перемен не произойдет, мы будем жить в Борзовке, но официально дача станет принадлежать Светловой. Она как бы купит ее. Если же наша жизнь изменится и мы будем вынуждены расстаться с Борзовкой - Екатерина Фердинандовна обязуется дачу сохранить. 30 августа она приедет к нам вместе с мужем, чтобы принять окончательное решение, и я сфотографи-рую их вдвоем - "покупателей нашей Борзовки" - на большой дубовой скамье, на фоне кустов смородины.
Я особенно ценила гостей, которые и мне в чем-то помогали по участку. Это были по большей части знакомые и друзья из Рязани. Но никто не помогал так, как Н. П. Иванов, которого Александр Исаевич прочил в будущие сотрудники своего будущего журнала. Худой, непомерно длинный, он обладал тем не менее недюжинной силой. С успехом вырывал старые кусты крыжовника, засохшие яблони, выкорчевывал слишком разросшиеся одичавшие вишни. Просто горы мне свернул.
А то из Рязани приехала Лена Ф-ва, обеспокоенная слухами, будто подожгли наш дом.
Бывало, являлись в наше отсутствие. Вернувшись однажды из Москвы, муж обнаружил на столе террасы пластинку - 27-ю сонату Бетховена. На карточке-листке - надпись: "Александру Исаевичу Солженицыну". Почерк женский. Чей?.. Несколько лет спустя я узнаю эту женщину и ту побудительную причину, которая заставила ее подарить моему мужу одно из поздних творений Бетховена. При прочтении "Ракового корпуса" ее резанула злободневность, пробивающаяся порой публицистичность. Даря Бетховена, она хотела сказать своему пошатнувшемуся кумиру: "Вот как надо писать!"
Мои гости разве что лишь на несколько часов иногда пересекались с мужем. Так, в день маминых именин, 4 августа, приехала к нам моя старшая двоюродная сестра Таня, с мужем, из Ростова. Именины отпраздновали вместе, после чего Александр Исаевич уехал в Москву. Дальше было спланировано так, чтобы, отвозя гостей на станцию Нара, я тут же встретила мужа, возвращающегося из Москвы.
В другой раз я, напротив, встретила на станции гостей сразу после того, как проводила мужа в "северную" поездку. На этот раз это были: другая моя двоюродная сестра Надя и Шура Попова, которая пробыла у нас неделю.
Собираясь в поездку, муж, как обычно, прежде всего стал составлять список необходимых в дорогу вещей. С горечью сказал, что на этот раз начинает его с лекарств: то голова болит, то нога, то спина...
Накануне отъезда муж, пошелушивая прямо с грядки зеленый горошек, сказал: "Жалочко уезжать из Борзовочки. Потерял я охоту к путешествиям". На это я ему ответила: "Это потому, что перестал путешествовать с женой".
- Посмотрим! Вот поедем в сентябре...
Конечно, мне грустно, что он едет на Север без меня. Муж объясняет это тем, что ему предстоит много бродить пешком. К тому же чудесный легонький, из гагачьего пуха, спальный мешок, который Ростропович привез из-за границы, на одного, а не на двоих. Да ведь ему предложил себя в компаньоны один из его читателей - некий Шесминцев, с которым они должны встретиться в Архангельске.
Перед тем как Александр Исаевич уедет, мне захотелось с ним вместе сфотографироваться. Этот сделанный нами с автоспуском снимок на фоне1;вы вблизи его "писательского" столика позже широко разойдется по свету, чему положит начало западногерманский журнал "Штерн"1.
1 Штерн. № 48. 21.11.71.
Хотя наступила полоса дождей, но мы с Шурой все же гуляем по лесу. Нет-нет да и встретятся ягоды земляники, а из грибов - все больше лисички. А на участке собираем смородину. Кроме того, я читаю Шуре свои записки. Ей очень нравится. Даже сказала мне как-то: "Просто великолепно!"
В Москву мы поехали с ней вместе. В электричке разговорились по душам. Я сказала Шуре, что не дорожу жизнью. И объяснила это так: "Дорожить жизнью можно до тех пор, пока ты для любимого человека остаешься незаменимым".
- Что ты такое говоришь?! - возмущенно отрезвляла меня Шура. А на следующий день убеждала по телефону:
- По поводу разговора в поезде хочу тебе сказать: ты делаешь очень нужное дело. Ты нужна человечеству!
Увы, меня это не утешило. Мне нужно быть нужной не человечеству, а всего лишь одному-единственному человечку!..
1 августа мы с мамой утром поехали в Наро-Фоминск за продуктами: смородина и клубника съели весь запас сахара! Когда вернулись, я еще не успела завести машину в гараж, как приехал... мой муж, которого мы еще совсем не ждали. Вид у него был такой, что я тут же кинулась за фотоаппаратом: заросший (говорит, что ни разу не брился), с рюкзаком за спиной и с вернувшимся радикулитом, что видно было по его походке. Я рада безмерно. В дневнике запись: "Жизнь сразу преобразилась!!! С радостью принялась хлопотать!"
Свое преждевременное возвращение (отбыл полсрока) Александр Исаевич объяснил так...
В Архангельске его, как договорились, встретил Шесминцев. Однако его неприятно огорошило то, что у Шесминцева - общее упадочное состояние, ощущение бессмыслицы бытия и все в таком роде. Шесминцев предложил ехать к нему в Савинское. Но после его рассказов Александру Исаевичу стало ясно, что он с ним не поедет. Вместо того он составил свой маршрут и один даже полетел самолетом, чего недолюбливал (правда, всего час перелету), дальше. А то впору было ехать назад. Но пересилил себя: нельзя давать погибать характеру. Ведь с юга-то уже два раза бежал. А теперь и... с Севера?