Размеры ее поражают воображение: в некоторых местах клоака кажется настоящим туннелем диаметром почти пять метров. Сюда собираются не только нечистоты, но и излишки воды из водопроводов, сточные воды терм, фонтанов и, разумеется, дождевая вода.
В этой связи надо сказать, что улицы имеют характерный «горбатый» профиль – как раз затем, чтобы дождевая вода, уходя в водостоки, стекала по обеим сторонам дороги и заодно «мыла» ее (эта изобретательная система мытья улиц, как ни удивительно, действует сегодня в Париже). Канализационные колодцы можно увидеть повсюду, часто они выполнены в форме головы речного бога, полуоткрытый рот которого «глотает» дождевую воду. Один из них известен во всем мире и явно является самым фотографируемым канализационным колодцем в мире – это «Уста истины», увековеченные в знаменитом фильме «Римские каникулы» с Грегори Пеком и Одри Хепберн.
Большая клоака вытекает в Тибр сразу за Тиберийским островом. Становится очевидным единственный изъян римской канализации: когда на Тибре паводок, уровень воды поднимается и она затопляет Большую клоаку, останавливая движение сточных вод, а нередко даже поворачивая его вспять. Тогда сточные воды поднимаются и выходят на поверхность через колодцы и сточные желоба на улицах и в помещениях… Разумеется, эта канализационная система не в состоянии обслужить целиком город с населением один или даже полтора миллиона человек, поэтому многие стоки стекают в выгребные ямы, которые периодически опорожняются (не будем даже пытаться вообразить условия работы), а их содержимое используется как удобрение.
Эта впечатляющая очистная система Рима, сравнимая с почками живого организма, – удивительно современное явление. Римляне, народ весьма прагматичный, с самого начала поняли, что высокая концентрация людей невозможна без эффективной канализации. И это много говорит о цивилизации, которая, хотя еще не знала о бактериях, поняла фундаментальное значение гигиены и чистоты, достигаемой простым использованием воды (этот аспект будет утрачен в Средние века и даже сегодня остается несбыточным идеалом во многих странах третьего мира).
12:00. Родиться в Риме
На лбу блестят капли пота. С началом каждой схватки она морщится от боли, вена на шее, кажется, вот-вот лопнет от натуги. Женщина сидит на плетеном кресле с высокой спинкой, пальцы рук впились в подлокотники. Крики разносятся по дому, усиливая напряжение, из-за которого вот уже несколько часов жизнь в доме замерла. Рабы застыли в тишине в разных частях дома. Один из них, темнокожий, попавший сюда совсем недавно, глядит на товарища родом с Ближнего Востока, и во взгляде его огромных черных глаз читается вопрос. Тот, прикрыв веки, посылает ему успокаивающую улыбку. Хозяйка рожает уже не в первый раз. По дому, однако, разлито тревожное ожидание. После рождения трех девочек все в доме надеются, что в этот раз будет мальчик. Хозяину дома нужен наследник, чтобы было кому передать имущество и дела…
В подготовленной для родов комнате кроме нескольких верных служанок присутствует еще одна женщина. Волосы ее собраны на затылке, она присела на корточки у разведенных ног хозяйки и подсказывает, как дышать. Ее помощница, возможно дочь, обнимает роженицу со спины, мягко надавливая ей на живот во время схваток. На столе приготовлены кое-какие инструменты и компрессы на случай кровотечения. Имя акушерки – Скрибония Аттикс, она специально приехала в Рим из Остии, чтобы принять роды. Ее вызвал друг семьи, считающий ее присутствие гарантией благополучного исхода для ответственных родов. Сам он – известный архиатр (archiatrus), своего рода «главный врач». Надо заметить, что родами почти всегда занимаются акушерки, врачи-мужчины – крайне редко: причиной тому как исконная женская стыдливость, так и нежелание мужа видеть, как другой мужчина касается интимных мест его жены. Так будет продолжаться долго: помощь в родах и гинекологические процедуры будут оставаться в ведении женщин-акушерок и женщин-врачей. Сегодняшний случай не является исключением.
Муж акушерки – хирург, и он тоже здесь за работой, в другой комнате дома. Зовут хирурга Марк Ульпий Америмм. Ему около сорока, и он высоко ценится как врач. Сейчас он пускает кровь из ноги мужчине, брату хозяина дома. Кровопускания в большой моде в римскую эпоху. Кровь собирают в металлическую чашу, затем раб эту чашу уносит. Туго бинтуя рану, хирург оборачивается к архиатру, который все это время не сводил с него глаз – именно он преподал ему эту технику. «Главный врач» осматривает повязку, затем с удовлетворением глядит на молодого коллегу, и с его уст слетает лапидарная фраза: «Жизнь коротка, искусство долговечно», – словно он желает сказать, что искусство медицины и ее секреты не умирают, а передаются из поколения в поколение, от врачей к их ученикам.
Вернемся, однако, в комнату, где идут роды. Осталось уже недолго. Роженица, кажется, срослась с sedia gestatoria (да-да, родильное кресло тогда называлось точно так же, как теперь у нас в итальянском зовут церемониальный папский трон-портшез). В Древнем Риме рожали сидя. Никакой вам эпидуральной анестезии, никаких стерильных материалов, только легкие обезболивающие средства, когда это требуется: на протяжении всей Античности (и до самых недавних времен) роды представляли собой для женщины самую большую опасность. Она знает, что может лишиться жизни из-за кровотечения и инфекций (причина которых римлянам, не ведающим о существовании вирусов и бактерий, неизвестна). Даже сегодня в Африке каждая двадцатая женщина умирает в родах. В развитых обществах частота летальных исходов 1 к 2800…
– Потужься еще разок! – кричит Скрибония Аттикс.
Четвертое по счету дитя движется быстро. Несколько мгновений – и вот его голова с черными волосиками уже снаружи, но вокруг шеи обвилась пуповина. Случай крайне опасный: младенцу не поступал кислород, когда он выходит наружу, видно, что его лицо и тельце почти бурого цвета. Акушеркина дочь в ужасе округляет глаза, догадываясь о серьезности положения: ребенок не дышит и не шевелится. И какой странный у него цвет кожи. Вдобавок мальчик! Если он не выживет, как объяснить это отцу, с таким нетерпением ждущему наследника? Он наверняка обвинит в его смерти их с матерью… Тем временем Скрибония Аттикс не теряет присутствия духа: очевидно, она подумала то же самое и теперь призывает весь накопленный опыт, чтобы спасти малыша. Она поднимает новорожденного за ножки, но тельце висит как тряпка. Тогда она переворачивает его и хлопает по спинке, сначала легонько, затем все сильнее. Ей нужно вызвать у младенца дыхательный рефлекс, иначе будет слишком поздно. Мать наблюдает за разыгрывающейся драмой, бессильная что-то сделать, она даже не чувствует, как руки ассистентки от волнения железным обручем сдавили ей грудь. «Спаси его!» – кричит она. Не успела она закончить фразу, как новорожденный внезапно изогнулся, задергал ручками и наконец издал пронзительный вопль. Его маленькая диафрагма начинает ритмично сокращаться, и обжигающий поток воздуха впервые наполняет крохотные легкие. Громкий плач новорожденного разносится по всему дому. С малышом все в порядке. Все улыбаются, включая отца, сидящего в окружении родных за кубком вина. Никто не знает и никогда не узнает о драматическом моменте, который пережили присутствующие в этой спальне.
Разумеется, описанная нами сцена – воображаемая. Но в целом она вполне правдоподобна. Действительно, была такая акушерка Скрибония Аттикс, и у нее был муж, хирург Марк Ульпий Америмм. Откуда нам это известно? По их гробницам, открытым археологами в некрополе Остии. Над последним пристанищем каждого из супругов установлены терракотовые плиты, изображавшие их за работой. Когда я увидел эти плиты, меня поразила точность воспроизведения сцен. При всей своей простоте они кажутся фотографическими снимками. Акушерка склонилась перед сидящей на специальном кресле роженицей, которую со спины держит ассистентка. Именно так, как мы видели. Хирург же склонился над пациентом, которому делает кровопускание из ноги (к сожалению, плита сломана, и мы не можем видеть их лиц).
Эти захоронения датированы 140 годом нашей эры. Значит, в тот момент истории Рима, который мы изучаем, двадцатью пятью годами раньше, акушерка и ее муж должны были быть на пике своей карьеры. Вполне вероятно, они часто бывали в Риме по вызову. Я вообразил, что «устроил» их на эти роды архиатр, «главный врач», – и действительно, неподалеку от этих надгробий была обнаружена также могила этого важного лица. Звали его Гай Марций Деметрий. На надгробии у него выбита эпитафия: «Жизнь коротка, искусство долговечно»… Как знать, может, это была фраза, которую он любил повторять своим ученикам…
Жизнь на правах римского гражданина или смерть на свалке?
Вернемся к сценке рождения, которую мы только что наблюдали. Итак, доминус получит наконец наследника мужского пола, иметь которого столь важно в древнеримском обществе, где мужчине отведена главенствующая роль. Мы даже можем вообразить, что произойдет в ближайшие минуты: новорожденного обмоют, перережут ему пуповину и отнесут к отцу. Тот будет ждать его в середине комнаты стоя. Сына положат на пол у его ног. В следующие мгновения, согласно древнейшему ритуалу, свершится судьба младенца. Если отец наклонится к нему, возьмет на руки и поднимет над головой в присутствии всех родных, это будет означать, что он признал дитя и принял его в семью.