Он оплакивал простреленный стол – оплакивал как центра нападения, переманенного в чужую команду, как боевого коня, не раз проносившего вас невредимым сквозь пламя и пули и скоропостижно умершего от мигрени…
Столу этому не было цены! На него пошло дерево, выросшее в доисторическую эпоху. Потом эволюция сделала финт, и дерево оказалось уникумом мировой флоры. Ему даже не с кем было опылиться ни прямо, ни перекрестно. Тысячи лет оно мучилось и не могло умереть, ожидая, когда же придет столяр и сделает из него что-нибудь для нашей гостиницы.
Обрисовав благородство сырья, директор начал характеризовать стол как произведение искусства…
Женщины рыдали вместе с ним. Мужчины дымили сигаретами. И тогда он ударился головой о стену, прикрытую мягким ковром, и, напрягая иссякшие силы, заговорил о компенсации.
Едва была названа сумма, все в ужасе разбежались. Все, кроме Без-енко, не понимавшего на местном языке ни словечка, и меня: я не мог бросить капитана на поле, когда по его бюджету собирались пробить пенал.
– Потолочная была речь у шефа, – улыбаясь, сказал Безенко. – Хотя я не все усек, но чудак явно обезумел от счастья, что я выступил у него в гостинице. Ты уловил: он отвалит сумасшедшие деньги, чтоб только я не переехал отсюда. Для буржуя реклама – всё!
Я тактично развеял Без-енковы заблуждения и оставил его наедине с двустволкой.
Утром мы постучались в директорский кабинет. После вчерашнего надгробного плача шеф напоминал проколотый мяч. Он взял у капитана деньги (за ночь сумма похудела на две баранки) и сунул их в карман.
Зная филологическую невинность Без-енко, я сказал ему в переводе с латинского:
– Так проходит мирская слава…
С того самого дня Без-енко ни о чем, кроме опасностей и риска охоты, говорить уже не мог. Крысы в его рассказах обретали черты кровожадных и мощных хищников, в единоборстве одолевающих человека.
– Чтобы вы могли себе вообразить, – начинал он обыкновенно, – какая сила у крысы, учтите: слоны боятся мышей. А кто, я вас спрашиваю, мышь против крысы?!
В присутствии дам он украшал свою речь блестками эрудиции.
– Интересно, что вы ответите, – говаривал он, – когда узнаете, что слово «крыса» пошло от древнеиндийского «крудхьяти»? И это значит ни больше ни меньше как «гневаться»! А веселенькие истории старого Брэма, от которых волосы встают дыбом?!
Он отсылал своих слушательниц к энциклопедиям – Детской, Большой и Малой – но прежде, чем приступить к чтению, рекомендовал им поставить по одну руку бром, по другую – валерьяновые капли и вызвать «скорую помощь».
Потом Без-енко стал держать курс на тигров. Он решил, что они тоже достаточно сильны и свирепы. Капитан изучил все их повадки и любил перечислять части тела и органы тигра, попав в которые пуля приносит смерть – мучительную или мгновенную. Денно и нощно домогался он, чтобы я сопровождал его на предстоящей охоте. Я понял: смерти не миновать – от когтей ли зверя или от капитанского красноречия, – и дал свое согласие.
Тигров там было столько, что они иногда забегали в партер городской оперы. В парламенте поднимался даже вопрос о создании специальных ферм, где тигров откармливали бы на мясо, стригли с них шерсть, доили и приучали к упряжке. План этот увязывали с оздоровлением государственных финансов. Но едва Без-енко закончил свои приготовления, он узнал, что на отстрел каждого хищника (а капитан планировал истребить все поголовье) необходимо личное разрешение премьера. «Конечно же, – утешал он меня, – при моих заслугах разрешение будет получено»… Бог знает, сколько раз на день бегал он к почтовому ящику, но, увы, бумага запаздывала.
И я уехал, так и не сходив с капитаном в кромешную тьму джунглей.
Следующим летом я проводил отпуск в Одессе. Однажды, отобедав у родственников, я шел, как положено, на ужин к другим родственникам, но вдруг на середине пути подумал: «А ведь у Приморского бульвара вроде снимают кино»… И решив, что для пищеварения совсем неплохо взглянуть на симпатичных артисток, освещенных современной аппаратурой, я прошел по Сабанееву мосту, пересек площадь и, обогнув морские кассы, застыл, пригвожденный к тротуару… Возле входа во Дворец моряка красным по белому было написано:
КЛУБ ИНТЕРЕСНЫХ ВСТРЕЧ
«ОХОТА НА ТИГРОВ»
Предыстория вопроса!
Моральный и физический облик этих хищников из семейства кошачьих!
Тигр как мишень!
Личные воспоминания!
Лекция капитана дальнего плавания
О.О. БЕЗ-ЕНКО
Вход и выход бесплатный. Начало в 18.30
«Без пяти семь!.. – пронеслось у меня в мозгу. – Уже пропустил «Моральный и физический облик»… Надо позвонить тетке, предупредить, что я задержусь».
У кого есть «свои» в Одессе, тот знает: к столу выходят минута в минуту, как судьи на поле… А в кармане ни одного медяка! Пока я ездил на такси выменивать двухкопеечные монеты и потом объяснялся из автомата с теткой – мне пришлось поклясться маминым здоровьем, что я не попал под машину и дома у нас все в порядке, что я не брезгую жареной камбалой, а, наоборот, люблю ее больше жизни, – лекция кончилась.
Публика повалила на бульвар. Я увидел в толпе жутко красивую девушку по имени Света, с которой только сегодня утром познакомился на пляже и готов был ради нее на все. Расталкивая взопревших поклонников тигриной охоты, я бросился к ней и услыхал, как она говорила подруге:
– Вот это – мужчина! Какая сила воли!.. Наши пижоны не годятся ему на подметки…
Я повернулся и тихо пошел назад, к Сабанееву мосту, туда, где меня ждала ненавистная с детства жареная камбала.
Всё ж силу слов пусть борет сила слов[27]
Знаменитый почти всемирно писатель-фантаст Юрий Кузьмич Мещерзанцев, приняв бальзаковскую порцию кофе, как всегда по утрам, уселся за неоглядный письменный стол и попробовал написать нечто. Но нет, не смог. И так уж который месяц!
Гневно глянув на пустующий лист бумаги, он зажмурился и – сработала изжитая вроде привычка – нажал указательными перстами на глазные яблоки, большими энергически потирая виски. Тщетно! А ведь было же, было время, когда прием этот («кунштюк Мещерзанцева» называли его) действовал безотказно. Меж зелеными и красными кругами, проплывавшими за со-мкнутыми веками, возникали смутные образы неземных существ и пейзажей, а в ушах, подобно прибою, рокотали нездешние голоса, изъяснявшиеся на загадочной космолингве, и в ней день ото дня открывалось все больше понятных слов. Мещензанцев даже истолковал навершие своего организма как некое приемное устройство, улавливавшее из космоса кванты информационного потока. И скромно поведал об этом на страницах дружественных изданий, читательских конференциях, обещая дознаться: где, в котором из членов его тела сокрыт передатчик. А там – проще простого всем миром наладить обоюдную связь с томящимся во мраке универсума Вселенским разумом.
Восторженные собратья взвились, загудели, проча Кузьмича кто в писательские секретари, а кто и в генеральные секретари ООН.
Лишь теперь осознал Мещерзанцев: да, тысячу раз был он прав, всю жизнь холя себя и любя прочной любовью, избегая малейшего риска, волнения, неудобства. Не мерз в палаточных городках новостроек, не ковал, не пахал, не сеял, не летал в стратосферу, даже доносы строчил редко – только на самых-самых… Не пошел и на войну – не отступал по первоначалу от двоедушного врага, а потом с предвечным молодечеством не загонял назад в звериное логово. Правда, один или два раза (из-за точной цифры биографы Мещерзанцева грызутся по сей день, а документы, само собой, засекречены) – так вот, один или два раза он выезжал на фронт вместе с представителями героического рабочего класса и героического крестьянства Энской области и где-то в армейских тылах вручил героям-фронтовикам подарки и теплые вещи. Отсюда некоторые биографы Мещерзанцева делают смелый вывод: поездки (поездка —?), мол, состоялись в зимние месяцы. Но мы истории не пишем… Важнее другое: все, чего не совершил, не сковал, не засеял, не отвоевал сам, лично, Юрий Кузьмич, сделали за него герои его книг. И сделали по-нашенски – споро, добротно, не щадя живота. За то и пожалованы были Мещерзанцеву свыше награды, премии, ордена, пайки.
А когда подоспела наконец долгожданная победа и началась тяжелая борьба за мир, тут и Кузьмич не стерпел, ввязался-таки в баталию, предпочитая, как учил Генералиссимус, бить врага на его территории. Бесстрашно брал от писательской казны билеты, суточные и смелым маневром в салоне воздушного лайнера достигал чужедальних столиц. Пламенные речи мещерзанцевские изобличали поджигателей новой войны, открывая несчастным народам, кто их единственная надежда и опора. Он был отважен, непреклонен, всем прочим театрам боевых действий предпочитая банкетные залы. И враги мира, парализованные красноречием Юрия Кузьмича, не могли нанести никакого вреда его естеству, бесценному, уникальному средству общения с иными мирами.