Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Резкое торможение заставило ее поднять голову. Автомобиль внезапно остановился на площади, чтобы пропустить военизированную манифестацию.

— Как раз когда спешишь… — проворчал Антуан, обращаясь к Женни.

Батальон молодых людей сомкнутыми рядами, размахивая лампионами, двигался размеренным шагом вслед за оркестром и распевал во всю глотку воинственный марш. Справа и слева, сдерживаемая блюстителями порядка, густая толпа приветствовала горланов и снимала шапки при проходе знамени.

Шофер, убедившись в том, что Жак не снял шляпы, также не дотронулся до своего кепи.

— Конечно, — рискнул он заметить, — в этих кварталах только им и разгуливать. — И, ободренный пренебрежительным жестом Жака, добавил: — У нас, в Бельвиле{37}, им пришлось отказаться от этого балагана!.. Каждый раз кончалось побоищем…

К счастью, шествие, направлявшееся к площади Согласия, повернуло налево, освободив проезд по улице Д’Антен.

Несколько минут спустя автомобиль уже мчался вверх по склонам предместья и въезжал на Фридландскую улицу.

Антуан заранее открыл дверцу. Не успела машина остановиться, как он выскочил. Женни с трудом оторвалась от сиденья: избегая поданной ей Антуаном руки, она сама сошла на тротуар. Какую-то секунду, ослепленная яркой полосой света, падавшего из дверей гостиницы на мостовую, Женни чувствовала, что не в силах двинуться с места; у нее так кружилась голова, что она едва не упала.

— Идите за мной, — сказал Антуан, слегка дотронувшись до ее плеча. — Я пройду вперед.

Она выпрямилась и бросилась за ним. «Где он?» — думала она, не рискуя обернуться. (Даже здесь, даже в эту минуту она думала не об отце.)

Отель «Вестминстер» был пансионом для иностранцев, каких много в районе площади Звезды. Небольшой холл был ярко освещен. В глубине, за стеклянной перегородкой на галерее была устроена гостиная, где группы людей, усевшись за столиками, играли в карты и курили под звуки рояля, спрятанного среди зеленых растений.

При первых словах Антуана портье сделал знак дородной особе, затянутой в черное атласное платье, которая тотчас же вышла из-за кассы и, ни слова не говоря, с крайне нелюбезным видом проводила их до лифта. Дверца захлопнулась. Тут только Женни с огромным облегчением заметила, что Жак не поднимается с ними.

Не успев опомниться, она очутилась на площадке одного из этажей, прямо перед своей матерью.

Лицо г-жи де Фонтанен было искажено и в то же время словно застыло. Женни прежде всего заметила, что шляпа у нее совсем съехала набок; этот необычный беспорядок туалета взволновал ее больше, чем скорбный взгляд матери.

Госпожа де Фонтанен держала в руках распечатанный конверт. Она схватила Антуана под руку.

— Он здесь… Идемте… — проговорила она, быстро увлекая его по коридору. — Полиция только что ушла… Он жив… Надо его спасти… Здешний врач говорит, что его нельзя двигать с места. — Г-жа де Фонтанен обернулась к Женни; ей хотелось избавить дочь от мучительного свидания с раненым отцом. — Подожди нас здесь, милая.

И протянула ей конверт, который держала в руке. Это было письмо, найденное на полу, около револьвера: указанный на нем адрес дал возможность сейчас же броситься на улицу Обсерватории.

Женни, оставшись одна на площадке лестницы, пыталась при слабом свете лампочки под потолком разобрать нацарапанную отцом записку. Ее имя — «Женни», — бросилось ей в глаза в последних строках:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Пусть простит меня моя Женни. Я никогда не умел выказать ей всю мою нежность».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Руки ее дрожали. Чтобы справиться с нервным ознобом, сотрясавшим ее тело до кончиков пальцев, Женни тщетно пыталась напрячь все мускулы; и силилась как могла прочитать все, с начала до конца.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Тереза! Не судите меня слишком строго. Если бы Вы знали, как я страдал, прежде чем дошел до этого! Как мне Вас жаль! Друг мой, сколько я причинил Вам горя! Вам — такой благородной, такой доброй! Мне стыдно, за добро я всегда платил Вам только злом. А между тем я любил Вас, друг мой. Если бы Вы знали! Я люблю Вас, я всегда любил только Вас…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слова прыгали перед глазами Женни, но глаза оставались сухими, пылающими, и она ежеминутно отрывала их от письма, чтобы метнуть беспокойный взгляд в сторону лифта, — она не могла думать ни о чем, кроме того, что Жак находится поблизости. Страх перед его появлением был так велик, что она не могла сосредоточиться на трагических строках записки, нацарапанных карандашом поперек страницы, в которых ее отец в роковую минуту, прежде чем сделать решительное движение, оставил след своей последней мысли о ней: «Пусть простит меня моя Женни…»

Она искала взглядом какой-нибудь уголок, где можно было бы спрятаться, какое-нибудь убежище. Ничего нет… Там, в углу, диванчик… Шатаясь, она добралась до него и села. Она не пыталась понять, что она чувствует. Она была слишком утомлена. Ей хотелось умереть здесь, сию минуту, чтобы разом покончить со всем, избавиться от самой себя.

Но она не владела своими мыслями. Прошлое воскресало в памяти, и яркие картины проходили перед ее глазами, как фильм, прокручиваемый со сказочной быстротой… Непонятное начиналось для нее с конца того лета 1910 года, проведенного в Мезон-Лаффите. В то время, когда Жак, по всей видимости, с каждым днем все больше влюблялся, все более настойчиво стремился покорить ее; в то время, когда она сама с каждым днем все больше пугалась своего возрастающего смятения и своего желания уступить ему, — внезапно, без всякого предупреждения, ни строчки не написав ей, ничем не объяснив оскорбления, наносимого ей такой переменой, Жак перестал бывать у них… А потом однажды вечером Антуан вызвал Даниэля к телефону: Жак исчез!.. С этой минуты начались ее терзания. Что послужило причиной бегства или, может быть, хуже того — самоубийства? Какую тайну этот необузданный юноша унес с собой?.. Изо дня в день в течение всего октября этого памятного 1910 года, полная тревоги, она следила за бесплодными поисками Антуана и Даниэля, пытавшихся напасть на след беглеца, и никто вокруг нее, даже мать, не подозревал о ее страданиях… Так продолжалось многие месяцы… В полном молчании и душевном смятении, не имея даже поддержки в настоящем религиозном чувстве, она билась одна в этой тяжелой атмосфере неразгаданной загадки. Упорно скрывала она не только свое отчаяние, но и физическое недомогание, вызванное потрясением всего организма после такого удара… Наконец после года с лишним молчаливой борьбы, после того как силы то восстанавливались, то снова падали, наступило душевное успокоение. Теперь оставалось только позаботиться о теле. Доктора отправили ее на целое лето в горы, а с наступлением первых холодов — на юг… Именно в Провансе прошлой осенью она узнала из письма Даниэля к матери, что Жак отыскался, что он живет в Швейцарии, что он приезжал в Париж на похороны г-на Тибо. В течение нескольких недель после этого она находилась в глубоком смятении, но потом оно само собой улеглось, и, вопреки всему, так быстро, что она действительно поверила в свое выздоровление: между нею и Жаком все кончено, не осталось ничего… Так она думала. А сегодня вечером, в самый драматический час ее жизни, он вдруг снова предстал перед ней со своими бегающими зрачками, со своим недобрым лицом!

Она продолжала сидеть, нагнувшись вперед, не спуская испуганного взгляда с пролета лестницы. Мысли ее неслись галопом. Что ждет ее впереди? Случайная встреча, внезапное столкновение скрестившихся взглядов — достаточно ли этого, чтобы всколыхнуть весь осадок прошлого, чтобы в один миг уничтожить физическое и моральное равновесие, с таким трудом достигнутое ею в течение нескольких лет?

По знаку Антуана Жак остался внизу, в холле.

Особа в черном атласном платье снова заняла свое место за кассой и время от времени бросала на Жака недружелюбные взгляды поверх своего пенсне. Скрытый в глубине оркестр, состоявший из рояля и визгливой скрипки, старательно наигрывал танго для одной-единственной пары танцующих, мелькавшей за стеклянной перегородкой. В столовой кончала обедать запоздалая публика. Из буфетной доносился звон посуды. Лакеи сновали взад и вперед с подносами в руках. Проходя мимо кассирши, они объявляли негромким голосом: «Одну бутылку «Эвиана» в третий номер», «Счет десятому номеру», «Два кофе в двадцать седьмой».

Горничная сбежала с лестницы. Кончиком своего пера особа в черном платье указала ей на Жака.

Горничная подала ему записку от Антуана: