Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

— Человек всегда останется человеком, — проворчал Антуан. — Всегда будут сильные и слабые… Только это будут другие люди, вот и все. Сильные в основу своей власти положат иные учреждения, иной кодекс, чем наш… Они создадут новый класс сильных, новый тип эксплуататоров… Таков закон… А тем временем что станется со всем тем, что еще есть хорошего в нашей цивилизации?

— Да… — заметил Жак, как бы разговаривая сам с собой, с оттенком глубокой грусти, поразившей его брата. — Таким людям, как вы, можно ответить только огромным, чудесным экспериментом… До тех пор ваша позиция крайне удобна! Это позиция всех, кто чувствует себя прекрасно устроенным в современном обществе и кто хочет во что бы то ни стало сохранить существующий порядок вещей!

Антуан резким движением поставил свою чашку на стол.

— Но ведь я вполне готов признать другой порядок вещей! — воскликнул он с живостью, которую Жак не мог не отметить с удовольствием.

«Это уже кое-что, — подумал он, — если убеждения остаются независимыми от образа жизни…»

— Ты не представляешь себе, — продолжал Антуан, — насколько я чувствую себя независимым, будучи вне каких-либо социальных условностей! Я едва ли настоящий гражданин!.. У меня есть мое ремесло: это единственное, чем я дорожу. Что касается всего остального — пожалуйста, организуйте мир, как вам угодно, вокруг моей приемной! Если вы находите возможным устроить общество, где не будет ни нищеты, ни расточительства, ни глупости, ни низких инстинктов, общество без несправедливостей, без продажности, без привилегированного класса, где основным правилом не будет закон джунглей — всеобщее взаимопожирание, — тогда смелей, вперед!.. И поторопитесь!.. Я ничуть не отстаиваю капитализм! Он существует; я застал его при моем появлении на свет, я живу при нем вот уж тридцать лет; я привык к нему и принимаю его как должное и даже, когда могу, стараюсь использовать его… Однако я вполне могу обойтись и без него! И если вы действительно нашли что-нибудь лучше, — слава тебе господи!.. Я лично не требую ничего, кроме возможности делать то, к чему я призван. Я готов принять все, что угодно, лишь бы вы не заставляли меня отказываться от задачи моей жизни… Тем не менее, — добавил он весело, — как бы ни был совершенен ваш новый строй, даже если вам удастся сделать всеобщим законом идею братства, сильно сомневаюсь, чтобы вам удалось сделать то же самое в отношении здоровья: всегда останутся больные, а следовательно, и врачи; значит, ничего, по существу, не изменится в характере моих отношений с людьми… Лишь бы, — добавил он, подмигнув, — ты оставил в своем социалистическом обществе некоторую…

В передней раздался резкий звонок.

Антуан в недоумении прислушался.

Затем продолжал:

— …некоторую свободу… Да, да! Условие sine que поп:[23] некоторую профессиональную свободу… Я подразумеваю: свободу мыслей и свободу действий, — со всем риском, конечно, и со всей ответственностью, которую это за собой влечет…

Он умолк и снова прислушался.

Слышно было, как Леон отворил дверь на лестницу; потом донесся женский голос. Антуан, опершись рукой о стол, готовый встать при первой надобности, уже принял профессиональную осанку.

Леон появился в дверях.

Он не успел ещё и слова сказать, как в комнату быстро вошла молодая женщина.

Жак вздрогнул. Лицо его внезапно покрылось мертвенной бледностью: он узнал Женни де Фонтанен.

XVIII

Женни не узнала Жака. Вероятно, она даже не взглянула на него, не заметила. Она направилась прямо к Антуану; в лице ее была какая-то судорожная напряженность.

— Пойдемте скорей!.. Папа ранен…

— Ранен? — переспросил Антуан. — Опасно? Куда?

Женни подняла руку к виску.

Ее растерянный вид, ее жест, некоторые подробности из жизни Жерома де Фонтанена, известные Антуану, заставили его сразу же предположить драму. Попытка к убийству? К самоубийству?

— Где он?

— В гостинице… У меня есть адрес… Мама там, она вас ждет… Пойдемте!..

— Леон! — крикнул Антуан. — Велите Виктору… Скорей машину!.. — Он обернулся к молодой девушке: — Вы говорите — в гостинице! Но почему же?.. Когда он был ранен?

Женни не отвечала. Она только что обратила внимание на присутствие третьего лица… Жак!

Он потупил глаза. Он почувствовал взгляд Женни, как ожог на своем лице.

Они не встречались со времени памятного лета в Мезон-Лаффите, — целых четыре года!

— Сейчас! Я только захвачу инструменты! — крикнул Антуан на ходу, исчезая за дверью.

Как только Женни оказалась одна лицом к лицу с Жаком, она стала дрожать мелкой дрожью. Она упорно смотрела на ковер. Уголки ее губ незаметно подергивались. Жак затаил дыхание, весь во власти такого волнения, какого он даже и представить себе не мог за минуту до того. Оба одновременно подняли глаза. Их взгляды встретились: в них отражалось одинаковое недоумение, одинаковая тревога! В глазах Женни мелькнуло выражение ужаса, и она поспешила опустить веки.

Машинально Жак подошел ближе.

— Сядьте, по крайней мере… — пробормотал он, подставляя ей стул.

Женни не двинулась с места. Она стояла выпрямившись в лучах света, падавшего с потолка. Тень от ресниц дрожала на ее щеках. На ней был строгий английский костюм, плотно облегавший ее фигуру и делавший ее выше и тоньше.

Быстро вошел Антуан. Он был в визитке и в шляпе. За ним Леон нес две сумки с инструментами, которые Антуан раскрыл на столе, сдвинув приборы.

— Объясните же, в чем дело… Автомобиль сейчас подадут… Как так ранен? Чем? Леон, живо, принесите мне коробку с компрессами…

Разговаривая таким образом, он вынул из одной сумки пинцет и две склянки и переложил их в другую. Он торопился, но все движения его были точны и рассчитаны.

— Мы ничего не знаем… — пролепетала Женни, бросившаяся к Антуану, как только он вернулся. — Пуля из револьвера.

— Вот оно что!.. — заметил Антуан, не поворачивая головы.

— Мы даже не знали, что он в Париже… Мама думала, что он все еще в Вене… — Голос у нее был глухой, взволнованный, но твердый. В своем смятении она все же была полна энергии и мужества. — Нам дали знать из гостиницы, где он находится… Полчаса тому назад… Мы взяли первую попавшуюся машину… Мама высадила меня здесь, проезжая мимо; она не хотела ждать, боялась, что…

Женни не докончила фразы. Вошел Леон с никелированной коробкой в руках.

— Так, — сказал Антуан. — А теперь пошли! Где эта гостиница?

— Фридландская улица, двадцать семь-бис.

— Ты поедешь с нами! — произнес Антуан, обращаясь к Жаку. Тон был скорее повелительный, чем вопросительный. Антуан добавил: — Ты можешь нам быть полезен.

Жак, ничего не отвечая, смотрел на Женни. Она глазом не моргнула, но ему почудилось, что она не возражает против его присутствия.

— Проходите вперед, — сказал Антуан.

Автомобиль еще не был выведен из гаража. Фары бросали во двор ослепительные лучи света. Пока Виктор поспешно закрывал капот, Антуан помог Женни усесться в машину.

— Я сяду впереди, — заявил Жак, забираясь на переднее место.

До площади Согласия доехали очень быстро. Но на Елисейских полях оживленное движение заставило шофера уменьшить скорость.

Антуан, сидевший в глубине рядом с Женни, уважая молчание девушки, не нарушал его. Он без ложного стыда смаковал настоящую минуту — хорошо знакомую ему минуту ожидания, напряжения всей энергии перед тем, что будет после, когда придется проявлять инициативу, нести ответственность. Рассеянным взглядом он смотрел в окно.

Женни отодвинулась в самый дальний угол, избегая малейшего прикосновения к соседу, и тщетно пыталась удержать бившую ее дрожь: она вся с ног до головы трепетала, как задетая струна.

С того момента, как незнакомый лакей из гостиницы, впущенный в дом не без некоторых опасений, объявил зычным голосом, что «господин из девятого номера пустил себе пулю в лоб», до самого приезда на Университетскую улицу, по дороге, в такси, где они с матерью, без слов, без единой слезинки, сидели, судорожно схватившись за руки, все мысли Женни были поглощены раненым. Но, внезапно увидев Жака, — а ее это словно громом поразило, — она забыла думать об отце… Прямо перед ней была эта сильная, широкая спина, на которую она старалась не смотреть, — но все равно он был здесь, и его неоспоримое присутствие словно парализовало все ее силы!.. Стиснув зубы, она прижимала к себе левый локоть, чтобы заглушить биение сердца, и упрямо смотрела под ноги. В эту минуту она была совершенно неспособна разобраться в своих чувствах. Но она отдавалась им, снова в одно мгновение с бешеной силой захваченная драмой всей своей жизни, драмой, от которой она чуть не умерла и от которой считала себя навсегда избавленной.