показал фото, и внезапно Дануша замер. Хороший знак.
– Я ищу ее. Санду. Говорят, она была с вами какое-то время.
Дануша искривил пластилиновые губы в мутной ухмылке, и в глазах даже появилась ностальгия.
– Санда… Конечно, помню. Хоть это почти тринадцать лет назад было.
– Вот и рассказывай.
Мужчина потер нос пальцем и пару раз оглянулся на попрошайку в розовом одеяле у лестницы. Видно, пас ее.
– Санда… она это… пришла и ушла. Не прижилась. Я ее на станции нашел. Сидела с вещами в сумке, хорошие вещи были, дорогие. Вижу, что одета как немка, но душа другая. Я сам из Бухареста сюда попал. Заговорил с ней. Румынский еще помнила. Сказала, что ушла из дома. Я ее к нам привел. К Даде. Тогда Дада всем заправлял, – сбивчиво бормотал он. – И он нас пристроил втроем работать. Я, Лиллак и Санда.
После этого воцарилась пауза, и Дануша точно спохватился.
– Ты же… – неуверенно продолжил он, – …не рома, но румын, по ходу. Я ж вижу.
– Важно, что я – следователь, – оборвал его Мариус, ненавидящий любую фамильярность. – Нам нужна Санда. Вас пока никто не тронет. Говори все, что о ней знаешь. Я в курсе, что вы тут не хлеб сеете. Чем вы конкретно занимались? Попрошайничали?
– Ну, понемногу, – застопорился Дануша.
– Общипывали?
– Не-е-е-т.
– Ладно врать-то, – не выдержал Мариус. – Почему Санда ушла?
– Да черт ее разберет, – заныл Дануша, переминаясь с ноги на ногу, будто хотел отлить. – Взяла и ушла. Знаю только, что Даду чем-то разозлила. Украла у него чего. Или как-то еще насолила. Он ее с собаками искал, но не нашел. Как под землю провалилась. Бог ей в помощь, хоть она неверующая… Отзывчивая была. И молчала всегда.
Мариус еще мгновение разглядывал Данушу в упор, а затем развернулся и пошел прочь. Нужно поспать хотя бы до восьми вечера. Где бы она сейчас ни была, он уверен: Зверь выйдет на охоту этой ночью.
«Да, Санда, от всех ты ушла. Из Поприкани, из дома Эдлеров. От мамы, от папы, от бога. И даже от мафии. Куда же ты идешь сейчас? К каким новым бедам?»
Безгрешные твари
Санда
Я не знаю, сколько проходит времени. Спать нельзя, но я отключаюсь, сидя в грязном темном углу. Передо мной, как лунное видение, проскальзывает Вертекс с прижатым к губам указательным пальцем.
Две пары рук уводят меня, и я остаюсь в тревожной черноте собственного подсознания. Напряжение расходится точно круги по воде. Упрямый внутренний голос шепчет: «Нельзя», но что именно? Спать? Переставать чувствовать себя? Разве сон – это не прекрасно? Теряя чувство принадлежности себе, перестаешь испытывать смятение. Нет тебя – нет проблем. Планка «Ноль» достигнута. Смерть во сне была бы высшей наградой.
«Но ты не умрешь», – произносит знакомый голосок, и я вижу ее.
Глаза, полные темного внимания, даже легкого ехидства. Родика. Как же давно ты не являлась. Как мало поводов тебе было дано.
«Ты будешь жить дальше», – произносит она.
Мы в кромешной тьме. Из нее мы обе вышли, в нее и уйдем, когда все закончится. Тьма – это мать. Ее любовь слепа, в ней все равны. И маленький, и большой. Глупый и умный. И мы, две сестрицы: одна без любви, другая без души. Такие ли мы разные?
Родика стоит передо мной, и мне кажется – я могу ее коснуться. Но рук будто нет. Я лишь сознание без воли.
«Ты меня бросила».
«Бросила» расходится эхом, и внутри меня образуется коридор. Это слово будет звучать в нем вечно.
«Ты меня бросила, а теперь плачешь внутри себя. Любила ли ты их, раз слезы твои обо мне?»
«Я любила», – хочется сказать, но и голоса нет.
Родика вглядывается в меня и вопрошает дальше, неумолимо и безжалостно:
«Признавала ли ты их как свою семью или просто грелась, прикидывалась, потому что идти было некуда? Плакала ли ты об их сожженных телах или о себе, лишившейся точек опоры?»
У меня нет голоса, я не могу возразить. Это нечестный суд. Родика улыбается тонкими блестящими губами, и брови сходятся к переносице:
«Ты за мной идешь, Санда, не простишь себя, пока не вернешь меня. И жизни тебе не будет. Не я предрекла это, ты сама себя приговорила. Просто не хотела об этом думать. Бежала по инерции, искала место внутри себя, как тогда, в Поприкани, когда ты молчала и не хотела видеть мир. Но далеко не ушла и вернулась к тому, с чего начала. Ко мне».
Как же хочется прекратить поток этих слов… Она не права и звучит так же, как раньше. Эгоистичный, злой ребенок, алчущий любви столь сильно, что ее потребность превращается в вампиризм.
«Если бы ты меня любила, ты не разрушила бы мой мир», – мои слова звучат как со дна моря.
Но вдруг она их слышит. Наклоняет голову, хмурится. Что нового для нее я сказала?
«Ты не успокоишься, пока не найдешь меня. И тогда мы будем квиты», – произносит она.
Ее лицо странно сдувается, бледнеет, и я вижу перед собой белую личинку, которая отчаянно бьет хвостом из стороны в сторону, а затем лопается. Вокруг меня только ночные мотыльки. Темнота наполняется хлопаньем невидимых крыльев.
Я возвращаюсь к себе и снова обретаю чувство, что я еще не ноль, поэтому уязвима.
Меня тормошит чья-то рука, и я вскакиваю.
В лицо утыкается два фонарных луча, за которыми кто-то отчаянно переругивается.
– Хватит ноги мне топтать, – шипит знакомый голос Вертекса. – Что, стоять уже негде? Может, на голову сядешь?
– Сдались мне твои ласты, придурок, – картавит в ответ ломающийся басок.
Кажется, Вертекс и Джей Пи по-прежнему не ладят. Жалко. А я-то думала, мы команда по спасению мира.
– Сколько прошло времени? – панически вопрошаю я.
– Ну, мы все проспали почти день. Теперь опять ночь! – радостно сообщил картавый голос.
Меня прошибает пот. Надо валить как можно скорее, но не уверена, что сейчас верное время суток.
Кто-то подвигается ближе, это Вертекс. В темноте при свете фонаря его лицо кажется вытянутым и белым.
– Мы все устали. Поэтому и вырубились. А сейчас еще и свет отключили. Или щиток перегорел. Хочу проверить. Но решил сначала дернуть тебя.
– Щиток снаружи? – деловито спрашивает Джей Пи.
– Что он тут делает? – наконец возвращается ко мне здравый смысл. – Почему не пошел домой?
– Я сам не знаю, как от него избавиться, – брюзгливо замечает Вертекс.
– А я не хочу домой. Я с вами поеду, – нахально заявляет Джей Пи. – Вертекс мне рассказал, что ты хочешь в