и отзывчивого монарха в дни серьезной опасности. После размышлений Николай II решил использовать все варианты, за исключением последнего. Массовая политика его пугала, и он не был готов признать политические реалии, с которыми столкнулся. В октябре 1915 года он говорил Стэнли Уошберну: «Вы всегда пишете и говорите об общественном мнении, но у нас в России нет общественного мнения»[210].
Армии бежали, Польша трещала по всем швам, так что Николай II сперва прислушался к совету консервативных центристов (особенно Родзянко и Кривошеина, министра сельского хозяйства и самого влиятельного человека в правительстве). В июне и начале июля он отправил в отставку самых неудобных членов кабинета министров. Сухомлинов был смещен с поста военного министра, а три влиятельных консерватора (Н. А. Маклаков, В. К. Саблер и И. Г. Щегловитов) лишились занимаемых должностей в Министерстве внутренних дел, Священном синоде и Министерстве юстиции. Как мы видели, царь санкционировал создание особых совещаний, а вскорости также одобрил учреждение Военно-промышленных комитетов. В течение лета оппозиция требовала новых уступок, в том числе создания органов с более существенным представительством общественности, которые бы подчинялись не Совету министров, а непосредственно царю. Однако Николай II поддерживал линию консервативной кооптации всю середину августа, когда реализация этой стратегии вылилась в создание четырех Особых совещаний (по обороне, по топливу, по перевозкам и по продовольствию). Эти совещания объединяли различные политические фигуры, в том числе и из общественных организаций, однако оставались под непосредственным контролем министров. Ключевые министерства, такие как Министерство внутренних дел, пользовались значительной независимостью и властью в тех сферах, где пересекалась деятельность совещаний и министерств. Как указывает Питер Гатрелл, эти совещания были в равной мере умным ответом на вызовы со стороны либералов и уступкой им [Gatrell 2005:90-92].
Кроме того, царь предпочел сближение с Думой конфронтации с ней и дал согласие на новую думскую сессию, которая открылась 19 июля (1 августа), в годовщину начала войны. На политиков левоцентристского толка было оказано громадное давление для того, чтобы расследовать ошибки прошлого года и потребовать себе большей роли в дальнейшем управлении. Такие лидеры, как Родзянко, Гучков и Милюков, в то же время ощущали, что им следует принять руку, которую им протягивало правительство, не перегибать палку при взаимодействии с царем и не слишком давить на него. Требования официально подчинить Думе кабинет министров были смягчены до просьбы сформировать министерство, пользующееся общественным «доверием». Гучков стал первым почти за десять лет из лиц, не входящих в правительство, кто присутствовал на заседании Совета министров 4 (17) августа, чтобы совместно обсудить указ об учреждении военно-промышленных комитетов. В свою очередь, прогрессисты надеялись, что правительство отведет им большую роль в военно-экономической деятельности. Они ратовали за усиление подотчетности министерств и требовали подробных сведений о военных мероприятиях, проблемах снабжения и других ключевых вопросах.
Но этим надеждам не суждено было сбыться. Цель созыва Думы, с точки зрения правительства, состояла скорее в том, чтобы отклонить требования оппозиции. Совет министров вновь и вновь в конце июля – начале августа выражал разочарование в отношении Думы. Министры главным образом желали, чтобы Дума одобрила политически непопулярною меру: военный призыв ратников второго разряда. Мужчины, не подлежавшие призыву по состоянию здоровья, возрасту или будучи единственными сыновьями в семье, ожидали, что такое положение дел останется неизменным. Тяжелые потери, понесенные в первый год войны, подтолкнули Военное министерство задействовать этот ресурс личного состава, поэтому высшее командование вместе с министрами обратилось к Думе, рассчитывая на политическое прикрытие. Но данная стратегия сразу натолкнулась на препятствия. Вместо того чтобы принять закон и затем спокойно разойтись, как почему-то надеялось правительство, Дума заартачилась. Военный министр А. А. Поливанов так объяснял суть переговоров своим коллегам в Совете министров:
…комитет настойчиво требует от меня объяснений относительно ситуации на фронте и со снабжением. Я уклоняюсь от первого вопроса – говорю, что нужно направлять подобные запросы в Ставку верховного главнокомандования; и говорю, что второй вопрос нельзя обсуждать публично в военное время перед законодательными органами. Но думаю, что, не удовлетворив этих требований, мы не получим закона о солдатах [Cherniavsky 1967: 47].
Несмотря на потребность в новых солдатах, министры отказались идти на уступки, пречувствуя политическую ловушку. Кривошеин убеждал коллег «не хватать наживку». Вместо этого они потребовали продолжить переговоры с политическими лидерами вроде Родзянко, которые, по саркастическому выражению Кривошеина, «вообще способны общаться с представителями ненавистной бюрократии» [Cherniavsky 1967: 48, 50].
В самой же Думе депутаты нашли точки соприкосновений, несмотря на разногласия между партиями. Крайне левые по-прежнему противились сотрудничеству с правительством, а крайне правые поддерживали полномочия царя в отношении парламента. Практически все остальные были согласны, что первый год военного противостояния доказал некомпетентность властей и что Дума могла бы сыграть свою роль в исправлении ошибок военно-экономической деятельности. Коалиция, однако, сложилась не сразу, отчасти из-за борьбы за власть внутри разросшейся оппозиции[211]. Препирательства по поводу того, должна ли Дума требовать формирования кабинета, который будет «ответственен» перед Думой или же будет пользоваться ее «доверием», вскоре завершились в пользу последнего варианта, и сформировалась крупная коалиция – Прогрессивный блок, призванная утвердить роль Думы в войне. Два главных положения программы Прогрессивного блока звучали так: 1) «создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями относительно выполнения в ближайший срок определенной программы» и 2) «решительное изменение применявшихся до сих пор приемов управления, основывавшихся на недоверии к общественной самодеятельности». Были выдвинуты конкретные предложения о прекращении репрессий на политической или религиозной почве, устранении всех ограничений в отношении этнических меньшинств (в том числе евреев) и немедленном внесении законопроекта о польской автономии[212].
Эта амбициозная программа нашла поддержку не только у широкого центра российской политики, но и у большинства членов более консервативного Государственного совета и самого Совета министров, ключевые фигуры которого, например Кривошеин, принимали активное участие в обсуждениях вопросов создания и программы Прогрессивного блока. План был таков: спокойно представить программу правительству, дав возможность сторонникам блока в Совете министров убедить правительство поддержать ее добровольно, а не под давлением общественности. Эти планы были расстроены из-за утечки информации в печать, однако Кривошеин и другие настойчиво пытались убедить Совет министров в необходимости работать совместно с блоком. Действия лоббистов увенчались успехом. Совет принял программу блока 26 августа при всего одном голосе «против» – председателя Совета И. Л. Горемыкина. Другими словами, блок больше не являлся оппозиционной партией, приняв линию относительно умеренных министров, которой те придерживались летом 1915 года.
Таким образом, в течение июня и июля царь и его