по укреплению рогаток и валов. Но так как дерева, необходимого для этих работ, не было, то пришлось разобрать деревянные постройки, где люди укрывались в ненастное время. Тут уж нельзя было рассуждать: надо было пожертвовать этим кровом для спасения жизни и тотчас же приняться за дело.
Волнение, вызванное в обитателях городища появлением неприятельских орд, отразилось и во внутреннем распорядке их жизни. На богослужение, отправляемое отцом Гедеоном, сошлись все: и мужчины, и женщины; женщины плакали и громко причитали во время службы. Раненые и слабые, оставшиеся дома, вели между собою нескончаемые разговоры. Тем, у кого не было никакого дела, все то, что делали другие, казалось недостаточным и бесцельным. Вшебор, не веривший в лучшее будущее, стоял за необходимость вылазки из замка.
— Нам все равно нечего терять, — говорил он, — так или иначе придется погибать; но по крайней мере человек хоть упьется поганой кровью и выместит свой гнев на этих дикарях…
Эти слова услышал старый Белина, который всюду заглядывал и за всем присматривал; он решил, что ему следует вмешаться и, закрутив усы, промолвил:
— И думать об этом не смейте! Здесь никто шагу не смеет сделать без моего разрешения, а я вам говорю — не позволю!
— А почему? — спросил Вшебор.
Белина поднял голову.
— Почему? — повторил он. — Об этом никто не имеет права спрашивать. Я здесь владыка и хозяин. Но я все же скажу вам, почему. Потому что я верю в избавление, буду держаться до последней крайности и не позволю пролить без надобности ни одной капли крови.
Сказав это, Белина окинул взглядом всех остальных и медленно пошел прочь, не ожидая ответа.
Вшебор нахмурился, но должен был повиноваться.
Со вчерашнего дня и он, и брат его были злы на всех Белинов.
А причиной было то, что Томко отбивал у них понравившуюся им девушку. Им грозила смерть, голод и нужда, а они только и думали о любви. Хуже того, эта несвоевременная любовь отнимала у них охоту к тому делу, которое в это время требовало их усилий.
Будущая судьба городища меньше их беспокоила, чем равнодушие к ним девушки.
Они было поссорились из-за нее между собой, но теперь, видя, что она ускользает от них, примирились на том, что не отдадут ее никому третьему.
Все это увлечение было чисто юношеское, но именно в этом возрасте, если уж что взбредет в голову, так уж все другое отходит на задний план.
Ни один из них не хотел даже говорить с Томко, а при встрече отворачивались от него, хоть к стене, только бы не видеть его и не глядеть ему в глаза.
Особенно Вшебор, заметив, что и Спыткова приняла его не по-прежнему, ходил злой и угрюмый, и все в городище казалось ему плохо устроенным, ненужным и беспорядочным. По натуре своей он не терпел подчинения кому бы то ни было, а, напротив, любил командовать.
Но со стороны Белины и то, и другое было немыслимо. Всякую попытку к возражениям он обрывал коротким замечанием и никому не позволял руководить собой. Мшщуй, очень похожий по характеру на брата, уже испробовал это на себе.
Теперь оба они, недовольные положением вещей, сошлись вместе, чтобы бранить все порядки. Когда старик Белина вышел из горницы, в ней остались: около камина — Лясота, в углу — Топорчик, а на земле — Канева и еще несколько калек…
Некоторое время все молчали. Только Вшебор расхаживал взад и вперед и что-то бормотал сам про себя. Другие следили за ним взглядом.
Наконец, не в силах сдерживать накопившиеся в нем досады и горечи, он начал говорить сначала тихо и ни к кому не обращаясь, а потом все громче и раздраженнее.
— Все это ни к чему! — сказал он. — Ждать Маслава — все равно что ждать смерти! Он придет с такими полчищами, что наши валы покроются ими, как муравьями, и нечем нам будет обороняться. Есть нам дают с каждым днем все меньше, так что в конце концов мы должны будем умереть с голоду. От одной похлебки человек не будет силен…
Услышав это, некоторые повернули к нему головы.
— Ну, а что же надо делать? Говори, коли ты так уж умен! — сказал Лясота. — Дай совет.
— Собрать в середину женщин и больных, а кругом поставить вооруженных людей и уходить в лес, — сказал Вшебор. — Соединимся с Трепкой или еще с кем-нибудь, а если и погибнем, то все вместе!
— А те люди, что тут у нас схоронились, — у них ведь нет оружия, — как же с ними быть? — спросил Топорчик.
— Их не тронет чернь, их можно оставить в городище, да и есть там кого жалеть, — проворчал Вшебор. — Что, мы погибать будем из-за них, что ли? Им и так нечего опасаться.
На это никто не ответил Вшебору.
— Кто знает, что лучше? — проговорил Канева.
— Старый Белина упрям, об этом с ним нельзя и говорить, — заметил Лясота.
— Он верит в милость Божию, — сказал Топорчик. — Вы ведь слышите, что нам ежедневно говорит отец Гедеон.
— Милость Божия — сама собою, но человек должен и сам заботиться о своем спасении, — возразил Вшебор. — Белине жаль своего добра и отцовского наследия, поэтому он готов уморить всех нас, лишь бы не расставаться со своею требухой.
Старый Лясота сердито оборвал его:
— Не смей так говорить.
— Почему же не говорить, если я так думаю? — сказал Вшебор.
Все на время умолкли, но вдруг из угла раздался голос, принадлежавший бледному, худому шляхтичу в плаще.
— Гм! — сказал он. — Да разве мы его рабы, что непременно должны исполнять его волю? У нас свой ум и своя воля, соединимся вместе и уйдем в лес — кто нам запретит?
— Пусть гниют здесь те, кто этого хочет.
Вшебор, пойманный на слове, в первую минуту смутился.
Он ясно видел по лицам других своих товарищей, что они не одобряли его намерения, и потому он сделал знак своему неожиданному союзнику, чтобы тот пока помолчал.
Старый шляхтич, закутанный в плащ, накинутый на голое тело, проворчал что-то, но удалился на прежнее место в угол. Мшщуй потянул брата за руку.
— Пойдем отсюда.
И они отправились на валы совещаться друг с другом.
Оставшиеся, неодобрительно отнесшиеся к предложению Вшебора, долго молчали. Лясота хмурился и вздыхал.
— Если только пойдут нелады и споры, как поступить, — пробурчал он наконец, — и если мы разделимся на два лагеря, добра не будет, и все мы погибнем.
— Э! Что там! — отозвался Топорчик из своего угла. — Я знаю обоих Долив — из