хорошую семью и при этом еще сохранить свою веру, упустить такой случай с моей стороны значило бы пренебречь своим долгом.
Хилари был вне себя. Вне себя оттого, что благотворительность приходится взвешивать на весах, и еще оттого, что мать-настоятельница готова так хладнокровно отдать малыша, к которому, как Хилари, сам не зная почему, чувствовал, она испытывает особую приязнь. Он хотел бы горько упрекнуть ее за ковырянье в носу, и неотмеченные дни рожденья, и прогулки, во время которых детям ни разу не показали поездов. Хотел бы обвинить в том, что она не испытывает тех чувств, какие надлежит испытывать монахине, на попечении которой находится приют.
— Все это весьма разумно, ma mère, — сказал он. — Когда бы вы хотели, чтобы я сообщил вам о своем решении?
— Я надеялась, что малыш вам полюбился… — нерешительно произнесла мать-настоятельница. Фраза повисла в воздухе, и Хилари пропустил ее мимо ушей.
— Я дам вам знать о своем решении в понедельник, — сказал он.
Почему именно в понедельник, он сам не знал, но повторил еще тверже:
— Да, вы получите определенный ответ в понедельник.
Потом встал, обменялся с ней рукопожатием и вышел.
Вот так-то оно, размышлял Хилари, спускаясь с холма. Все уже ясно, все решилось без меня, и жизнь уже пошла-поехала сама собой.
Думать об этом больше нет толку. И никакого выбора у меня теперь нет. Лучше отдавать себе в этом отчет.
Наверное, я назвал понедельник, чтобы оставить себе некую иллюзию выбора. В понедельник будет неделя как я здесь; к понедельнику самое время принять решение.
Итак, прекрасно, в понедельник я поведу Жана на нашу обычную прогулку и скажу ему. (Но хотел бы я знать, что я ему скажу, и что скажет он?) Потом я скажу матери-настоятельнице, что решил его взять. Она человек воспитанный и не станет возражать против молчаливой договоренности, будто это мое собственное решение.
В тот же вечер Жана не уведешь, будет слишком поздно. (Интересно, о чем он станет думать, лежа в последний раз в своей жесткой железной кровати?) Утром я приду за ним и поведу его на поезд, уходящий в Париж. Представляю, в какое радостное возбужденье придет малыш. Я сниму номер в отеле. Непременно разыщу Пьера. Наши отношения восстановятся.
В Париже мы окажемся во вторник. В среду мне надо будет пойти в посольство. Там предстоят разные формальности; ребенка надо вписать в мой паспорт. Все это требует времени. На отъезд в Англию раньше пятницы лучше не рассчитывать.
Еще вопрос денег. Следует узнать, сколько я должен в отеле.
Надо ли перед отъездом купить малышу одежду?
Я должен буду привезти его в свою квартиру. Позвонить Джойс.
Возможно, Джойс сразу же заберет его к себе. Если я на ней женюсь, не придется везти его к матери до того, как мы окажемся под защитой нашего брака.
Если я дам волю чувствам, я смогу представить его рожицу, когда, крепко обняв, стану рассказывать ему, что наконец-то приехал его отец и уже никогда его не отпустит. Смогу представить, как поведу его в зоопарк, накуплю ему игрушек, буду подтыкать одеяло перед сном… О Господи! Не дам я волю чувствам, вскричал он в душе, мне нужно быть сейчас деловым. В понедельник я ему скажу, во вторник повезу в Париж, и, по крайней мере — с облегченьем вздохнул он, — по крайней мере, конец моему пребыванию в этом пустынном, безотрадном городе.
Когда он дошел до отеля, гроза еще не разразилась.
Впервые со дня приезда Хилари остановился в холле перед застекленной конторкой.
— Будьте любезны, мадам, подготовьте мой счет по сегодняшний день, он мне нужен к вечеру.
Синие глаза вспыхнули безмерным любопытством, напряженно нацелились ему в лицо.
— Мсье нас покидает?
— Не тотчас, — холодно ответил Хилари. — Но я уже какое-то время живу у вас и, естественно, хотел бы знать, сколько вам должен.
— Извольте, — столь же холодным тоном ответила она, и пока он шел по холлу, направляясь в кафе, он чувствовал, как его спину сверлит ее враждебный взгляд.
Он сел за столик, поставил перед собой коньяк и углубился в детектив. Книжка была написана на своеобразном сленге, пожалуй, некоем французском подобии языка Деймона Рениона, и Хилари был способен читать ее лишь медленно — приходилось переводить каждый абзац на американский язык. Все это время люди входили в кафе, выходили, а он ничего не замечал, занятый своим делом, и при этом жаждал, чтобы разразилась гроза и можно было наконец вздохнуть полной грудью.
Внезапно его сотрясло необоримое желание, уже испытанное накануне вечером в кино. И вновь на плохо освещенном экране замелькали нечеткие кадры, послышались неразборчивые слова, произносимые сиплыми голосами, подкрался всепроникающий запах дешевых духов… неужто не почудилось и он и вправду сейчас здесь, этот запах? Хилари метнул взгляд вверх — у стола стояла молодая женщина.
Он увидел высокую грудь, выпирающую из белой блузки с глубоким декольте, увидел золотые блестящие волосы, и влажный рот, и призывный взгляд карих глаз. Он пристально смотрел на нее, и ему чудилось, он ее узнает.
— Меня просили вручить вам счет, мсье, — сказала она.
Он все смотрел на нее и молчал.
До него не сразу дошел смысл ее слов.
— Простите, мадам, мою тупость и удивленье, — сказал он наконец, вставая со стула. — Похоже, я был в полусне, но у меня такое чувство, будто я вас уже встречал.
Она несогласно помотала головой.
— Я только приехала, — объяснила она. — Я племянница мадам Леблан и иногда приезжаю из Парижа на субботу-воскресенье навестить тетушку.
— Я — Хилари Уэйнрайт, — сказал он. — Позвольте узнать ваше имя?
— Нелли, — ответила она, с улыбкой глядя ему прямо в глаза.
— Не окажете ли мне честь, Нелли, выпить со мной по рюмочке?
— Это было бы замечательно, но сегодня, увы, невозможно, — огорченно ответила она. — Меня ждут дядя с тетушкой.
Неотвязный запах дешевых духов и необоримое желание, испытанное в кино, слились воедино.
— Тогда завтра? — решительно спросил он.
— Это, пожалуй, можно будет устроить, — согласилась она. Тут же быстро оглянулась и сказала: — Мне пора, не то они станут меня искать и придут сюда. Au revoir. — Она протянула ему руку, и он ощутил в ладони трепыханье ее пальцев. Он глубоко вздохнул. Она тотчас выдернула руку и быстро пошла прочь из комнаты; дверь за ней захлопнулась, эхом отозвался первый раскат грома приближающейся грозы.
Глава тринадцатая
Суббота
Наутро, когда Хилари вспомнил наконец о представленном ему счете, он пришел в ужас.