шерстяные перчатки были темно-серые, но других Хилари найти не смог. Жан сказал «спасибо», послушно позволил померить их ему, показать, что они как раз впору, но для него самого они не шли ни в какое сравненье со слишком маленькими красными, которые он крепко сжимал в левой руке.
Исподтишка глянув на часы, Хилари увидел, что еще только четверть седьмого. Он стал вспоминать свое собственное детство, чем же он заполнял послеполуденные часы, если шел дождь, и только и представил, что рисование, загадочные картинки, конструктор, книжки-картинки — все то, чем занимались дети, которые были окружены заботой и получали много подарков. Потом ему пришло в голову и еще что-то.
— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — предложил он.
— Ой, да! — загорелся Жан.
— А кто еще рассказывает тебе сказки? — ревниво спросил Хилари.
— Сестра Клотильда рассказывает нам про маленьких святых, — ответил Жан. — Я люблю сказки. — Он весь сиял в предвкушении удовольствия.
— Я не знаю сказок про маленьких святых, — сказал Хилари, изо всех сил стараясь вспомнить, что же радовало его самого, когда ему было пять. У меня жуткое чувство, что это был Винни-Пух, подумал он, но будь я неладен, если стану знакомить какого-нибудь ребенка с подобными причудами. И тотчас он задался вопросом, а так ли уж достойны оправдания родители, которые не позволяют своему ребенку смотреть картинки или книжки, не приемлемые для них самих из соображений эстетических… но тут Жан вывел его из задумчивости. Он нетерпеливо дергал его за рукав:
— Ну пожалуйста, расскажите!
С внезапным облегченьем Хилари вспомнил «Красную шапочку».
— В некотором царстве, некотором государстве, — начал он, — жила-была девочка… — Он рассказывал сказку, и, поглощенные ею и друг другом, они не отрывали друг от друга глаз.
Рассказывать Жану оказалось истинным удовольствием. Он слушал увлеченно, с явным, живым интересом. Всякий раз, как он чуял недоброе или пугался, его большие глаза становились еще больше, рука тянулась вслепую и хватала Хилари за рукав, и даже когда сказка кончилась, он не двинулся с места и задумчиво смотрел на Хилари.
— Что ты думаешь о сказке? — спросил Хилари.
— Мсье, а девочкин папа любил ее?
— О да, — заверил его Хилари.
— А мама?
— Конечно.
— Тогда почему они отпустили ее на встречу с волком?
— Но они не знали, что она его повстречает, — сказал Хилари, довольный столь явным свидетельством того, что, слушая сказку, малыш по-умному вникал в ход событий, — и потом папа ее разыскал, спас и в целости и сохранности вернул домой, к маме.
Жан уставился на стол, потом украдкой, искоса глянул вверх, на Хилари.
— А мои папа и мама любят меня? — требовательно спросил он.
— А как же, — в отчаянии сказал Хилари.
Жан поднял голову и уставился на Хилари, который не ответил, не сумел ему толком ответить. Они пристально смотрели друг на друга, каждый мучился на свой лад, и наконец малыш снова опустил глаза, уперся взглядом в стол.
Теперь я мог ему это сказать, подумал Хилари, теперь мог.
— Вы Армана знаете? — спросил Жан, все еще не поднимая глаз.
— Нет, — сказал Хилари. — А кто он такой, Арман?
Ответ не заставил себя ждать:
— Один раз в классную пришла сестра Тереза, увела Армана, а там его какой-то дядя ждал, а это его папа с фронта вернулся, и он увез Армана. — Жан так же робко, искоса глянул на Хилари и тотчас вновь опустил глаза. — Папа Люка вернулся из Германии и тоже забрал его с собой.
О, Господи, Господи!.. взмолился Хилари. Неужто кто-то рассказал ему… или он сам додумался? Может быть, это ничего и не значит. Может быть, это он просто поддерживает беседу. Будь она неладна, вчерашняя старуха, подумал он, это не по-людски, я же еще сам не знаю. Я не желаю быть связанным. Я и вообразить не мог, что способен на такую глубокую жалость, к какой меня уже вынудили. Я не смею позволить себе, чтобы это зашло дальше, пока не смею. Хилари поднялся и сказал:
— Мне пора уходить, Жан.
— Вы завтра придете? — чуть ли не потребовал ответа Жан.
— Если смогу.
— Возьмите мои красные перчатки, — настойчиво сказал Жан. Хилари, не глядя, протянул руку, скомкал их, сунул в карман и вышел.
Я потерял голову, сказал он себе, когда на обратном пути с трудом шлепал под дождем. Я знаю свой долг, я приехал сюда, готовый исполнить свой долг. Если бы малыш оказался моим сыном, я бы его забрал, если бы нет — оставил. Все должно было быть достаточно просто. В таком решении не может быть места чувству. Не чувство, а долг тут — ключевое слово, было и остается.
Я должен быть совершенно уверен в своем решении, ради Лайзы. Она хотела, чтобы я спас мое дитя, наше дитя, дитя нашей любви. А спасать жалкого сироту, который мне никто, не мой долг. Мне следует оберегать себя от эмоций. Мне не следует позволять себе снова потерять голову, даже если малыш мой.
Но если малыш мой, я должен забрать его, ради Лайзы, для нее всего важнее было, чтобы я спас наше дитя, даже важнее, чем остаться в живых. С внезапно охватившей его ревностью он задался вопросом: она любила дитя больше, чем меня?
Я знал ее как мою любовницу, подумал Хилари, я никогда не знал ее как мать моего ребенка. Неужели она обнаружила, что, когда родился ребенок, вместе с ним родился новый источник чувств и в заботах о ребенке могла обрести наивысшее счастье?
Но она заботилась обо мне, воскликнул он, и снова его пронзила ревность. Она все отдавала мне, а я — ей.
И как я смогу отдавать теперь, когда так нуждаюсь, чтобы отдавали мне? Я мог отдавать Лайзе. Наши отношения были совершенны, каждый давал и каждый получал соразмерно.
Потом он вспомнил мадам Меркатель, как она всматривалась в фотографию Лайзы. Неужели я отдавал, в неистовстве вопросил он, неужели отдавал? Разве я хоть когда-то был способен отдавать?
Наши отношения были совершенны, в отчаянии повторил он, каждый отдавал и каждый получал. Что имеет в виду эта дама, будь она неладна, когда говорит, будто у Лайзы материнское выражение лица? Никакое это не материнское выражение. Это удовлетворенная страсть. Я был тогда так невероятно счастлив. Уверен, это была удовлетворенная страсть.
Глава двенадцатая
Четверг и пятница
Утро четверга было иным — накануне вечером Хилари дочитал все, что привез с собой для чтения, и в магазине канцелярских принадлежностей неожиданно увидел полку с книгами,