Дальше последовали маловразумительные крики. Я прижал руки сестры к ее туловищу. Дойл стоял в нескольких ярдах от нас. Уверен, он улыбался.
– Успокойся, Маленькая Птичка, – сказал он.
Успокаиваться она не собиралась. Она не такая. Я не такой. Мы оба легко заводимся. Когда Энола поняла, что отпускать ее я не собираюсь, она укусила меня за плечо. Я вскрикнул, а сестра, вырвавшись, бросилась к Дойлу – проверять, не сильно ли он пострадал.
– Я в норме, – пробурчал тот.
Я посмотрел на свое плечо и увидел белые отметины в форме полумесяца, оставшиеся от ее зубов.
– Клянусь, он меня душил! – заявил я.
Энола повернулась к Дойлу. Кулаки на всякий случай сжаты.
– Он тонул, а я его вытащил.
Кулаки заметались в воздухе – правда, только для острастки.
– Не будь дураком. Мой брат не может утонуть.
Несмотря на все происходящее, я улыбнулся:
– Именно это я ему только что сказал.
– Он хороший пловец и может надолго задерживать дыхание, – сказала сестра.
– На десять минут? – присвистнув, спросил Дойл.
– Десять минут?
Теперь всеобщее осуждение.
– Он пытался меня задушить.
– Дойл – пацифист. – Большей нелепицы от сестры я никогда не слышал. – Я попросила его пойти привести тебя. Пришел строительный подрядчик. Его прислал Фрэнк. Тебе надо с ним поговорить.
Мы подошли к лестнице. Дойл с обезьяньей легкостью стал подниматься первым. Сестра тронула меня за плечо.
– Это уже слишком.
– Едва не быть задушенным твоим парнем? Отнюдь. Тебе следует чаще приезжать ко мне. Быть почти задушенным – то еще развлечение.
– Десять минут – чересчур даже для тебя, – заметила сестра.
Я сказал, что Дойл преувеличивает, но точно не знал, сколько времени пробыл под водой. Ее руки зашевелились в карманах. Я заметил уголок карты, на котором была изображена нога, заканчивающаяся копытом. Дьявол? Но совсем не такой, как в «Принципах прорицания». Энола засунула карту поглубже в карман.
– Да уж, – произнес я.
Строительного подрядчика звали Пит Пелевский. Грузный мужик с копной седеющих волос. На нем была рубашка в клеточку, а бедра охватывал видавший виды пояс для инструментов. Записи он делал плотницким карандашом. Вся его внешность создавала впечатление надежности и солидности. Впрочем, смягчить удар это не смогло. Каждое произнесенное им слово отдавалось в моей душе болью.
– Сто пятьдесят тысяч, – подвел он итог.
Мой вздох был отчетливо слышен, но он пер напролом, как бульдозер.
– Главную защитную дамбу надо срочно ремонтировать, а еще начинать сооружать террасу. Дом… – Мужчина сокрушенно покачал головой. – Фундамент в ужасном состоянии. Вам придется нанять каменщиков и ландшафтников для того, чтобы укрепить обрыв. Со мной работают парни, но, пока я не переговорю с ними, не смогу сказать, сколько это точно будет стоить, однако рассчитывайте, что понадобится еще сотня тысяч баксов. И это только для того, чтобы все делать по минимуму. – Он постучал карандашом по своему блокноту. – Кроме того, вам стоит поторопиться. Чтобы мы могли заехать грузовиками на пляж, почва должна быть сухой. В противном случае ни о каких земляных работах и речи быть не может.
Я начал задавать конкретные вопросы. Сколько грузовиков? Четыре, если город даст добро. Сколько времени займут земляные работы? От нескольких недель до нескольких месяцев, в зависимости от количества грузовиков. Смогу ли я жить и работать в доме? Только до тех пор, пока ни начнут укреплять фундамент. После этого я пожал ему руку, попросив изложить его соображения в письменном виде, и мы, обменявшись любезностями, расстались. Ну разве Фрэнк, старый друг моей семьи, не отличный мужик?
Когда Пит Пелевский ушел, я оперся спиной о стену кухни возле того места, где висят на крючках ключи. Обои пестрели отпечатками пальцев папы, мамы, меня и Энолы. Их оставляли здесь на протяжении долгих лет, когда вешали на крючки ключи.
Четыре, три, два, один…
– Попроси Фрэнка помочь тебе деньгами, – предложила Энола, сидевшая за кухонным столом.
Она заняла мамино место. Из ее чашки торчала веревочка от пакетика с чайной заваркой. Ложка в руке позвякивала о фарфор. Энола раскачивалась на задних ножках стула.
– Я попытаюсь выцыганить что-нибудь у Исторического общества. Вдруг у них окажутся свободные гранты на реставрацию зданий, имеющих историческое значение.
– Мне кажется, на это уйдет уйма времени, – сказала сестра.
– В получении грантов я поднаторел. До недавнего времени я только этим и занимался.
– Лучше попроси у Фрэнка. Он наверняка даст.
– Я бы предпочел у него не просить.
– Почему?
– А тебе какое дело?
Я мог бы высказать ей все, что о ней думаю, – очень горькие и обидные вещи, которые я собирал и каталогизировал на протяжении многих лет.
– Ну, не знаю… Папа жил в этом доме… Я жила…
Жила. Прошедшее время.
– Но больше не живешь.
На полу виднелись следы от моего стула, а вот одеяло в пятнах – это ее дело. Она бросила здесь свою одежду и одноглазого плюшевого мишку.
– Но я все равно считаю этот дом своим.
Сунув руки в карманы, Энола принялась перебирать там карты.
Ладно. Поиграем в открытую.
– Ты ведешь себя странно из-за карт. С одной стороны, ты все время с ними возишься, а с другой – порвала ту картинку в моей книге.
За нее ответил Дойл:
– В последнее время у нее вместо нормального гадания получаются жуткие предсказания разных бед.
– Черт тебя побери, Дойл!
Энола в сердцах топнула ногой. Ножки стула заскрипели на линолеуме.
– Я не говорю об этом, значит, и ты не должен.
Хлопнув кухонной дверью, сестра выскочила на задний двор.
Дойл скривился. На лице дернулся кончик щупальца – тени вперемешку с чернилами.
– Она стала очень обидчивой.
– Давно?
– Месяца два.
Блин! У меня осталась неделя.
– А с чего бы это?
– Говорит, что переживает.
Я уселся на стул, который стоял напротив стула отца. Кухонный стол навсегда останется столом отца, хотя со дня его смерти минуло уже лет десять. Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы представить отца сидящим там, где сидит сейчас Дойл, и ожидающим возвращения мамы. Он никогда бы в этом не признался, но я-то все понимал.
Мне было девятнадцать, Эноле – четырнадцать. Отец стал первым мертвецом, которого мы видели в жизни. Налитые кровью глаза уставились в газету, которую он так и не дочитал до конца. Энола, вернувшись из школы, застала отца таким. Удар. Крошечный кровеносный сосуд закупорился, а затем лопнул. Впрочем, отец уже был наполовину мертв после маминой смерти.
Мы не плакали, когда увозили тело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});