Читать интересную книгу Новая эра. Часть первая - Наум Вайман

Да, Веллий, наверное, был приближенным Сеяна, поскольку дает ему «положительную характеристику». Но повествование обрывается рано, писалось, когда Сеян был еще в силе. Видимо, был момент, когда у Сеяна почти все было «схвачено», и оставалось дело за малым: либо физически устранить старика Тиберия, либо стать его законным наследником, для чего выбрал извилистый путь (другого, впрочем, не было): сначала трахал жену Друза, законного наследника, и склонил ее отравить мужа, а потом вознамерился жениться на дочери Друза, что, конечно, не понравилось ее мамаше, его любовнице, тут-то он и обжегся (Шекспир отдыхает). А старик, как известно, тоже был не промах. И где-то он Сеяна подловил, вряд ли все обрушилось просто потому, что вдова Друза вдруг впала в яростную истерику и настучала насчет отравления. Но это так, к слову. Если взять, как ты советуешь, каноническую дату смерти Христа – 33 год, то непосредственной связи между двумя событиями (смерти Сеяна и Христа) нет, и рассыпается мой детективный сюжет… Но раз уж я «углубился», то мне интересно, на чем основана готовность «признанных авторитетов» сойтись на 33-м годе? Поскольку основное разногласие крутиться вокруг противоречивых сообщений евангелистов, то есть синоптики утверждают, что Иисус «служил» год после крещения, а Иоанн – три года (большая разница, лично я считаю, что года маловато было чтоб «раскрутиться»), отсюда, принимая за основу утверждение, что крещение произошло на пятнадцатый год правления Тиберия (который, как известно, заступил на должность в 14 году, а стало быть мы выходим к 29 году), то получается, что смерть пришла либо в 30—31 году, как утверждает Мень (да и не он один), или в 32—33. И обе версии можно в равной степени считать каноническими, во всяком случае, евангелическими. Есть еще астрономические расчеты, исходящие из лунного затмения в день распятия…

Конечно, однозначных ответов все равно нет, и я собственно ищу наиболее удобные для своей детективной версии (Пилат дружил с Сеяном, а тот для своих грандиозных проектов мечтал «потрясти жидов», первосвященников, знать и добраться до сокровищ Храма, для чего мог понадобиться новый «царь иудейский»), но, с другой стороны, не хотел бы, чтоб она оказалась совсем уж нелепой с исторической точки зрения…

Кстати, книжка Хаима Коэна у меня есть, я ее читал, там есть полезные сведения о римской и иудейской юриспруденции того времени, но концептуально – чушь, все те же еврейские «оправдания», ты прав.

И насчет рождения Иисуса (тут картина яснее, но она не столь существенна для меня), я согласен с тем, что ему было в момент смерти около сорока (Ирод умер в 4 году до христианской эры, и Иисусу к тому времени уже было лет шесть). Мне всегда казалось, что тридцать лет (или 33) маловато для проповедника, особенно иудейского, тут ценят жизненный опыт (ему и сказали мужики в Храме, мол, тебе еще 50-ти нет, а туда же, де, пророчествовать, это можно сказать человеку около сорока, а с тридцатилетним они и разговаривать бы не стали…).

Позвонил Озрик:

– Читал в «Вестях» беседу Гольдштейна с Гробманом?

– Нет.

– Этот твой Гробман очень не любит Бродского…

– Ну да, Бродский его заслоняет.

Озрик хихикнул и продолжил:

– Он там утверждает, что все это происки американских империалистов, мол, им было выгодно выдвинуть Бродского, служил их интересам.

– Вот как? Доносик? Это я люблю.

– Он еще говорит, что Бродский удовлетворял массовым вкусам итеэровской интеллигенции.

– Вот уж и нет, вначале он был для большинства достаточно непонятен, а когда уж прославился… славу все признают, все хотят приобщиться к понимающим…

– Он там еще «сезанистов» уделал, ну знаешь, была в Москве такая группа…

– Ну да, соперников надо уничтожать…

23.1. Прочитал по наводке Озрика беседу Гольдштейна с Гробманом, «Три жертвы» называется. Главная тема: как разыграть «биографическую партию», попросту: как прославиться. Гольдштейн предлагает глубоко отрефлектированное «оправдание тщеславию»: XX столетие явило яркие образы артистов, акцентировавших свои усилия на зарабатывании успеха и приписывавших этой деятельности художественное содержание. Но Гробману жалкий лепет оправданья не нужен, он откровенен и нагл, как ребенок: слава «осознается лишь в том случае, если принадлежит кому-то другому». То есть жажда славы – функция зависти. Честно. А вот еще признание: Меня слава интересует лишь постольку, поскольку к обладателю ее прислушиваются, а так – не дозвонишься, не достучишься. Что верно, то верно. Сами по себе слава и деньги – херня, но они придают твоему голосу силу, вот в чем их смысл. Но зачем тебе «сила голоса»? О чем поведать собираешься? Оказывается – для борьбы с пошлостью: Миром правит пошлость, хочется выкрикнуть против нее резкие слова. Гольдштейн тут же ловит его за хвост

– Что вы подразумеваете под пошлостью?

– Это стремление к благополучию и комфорту любой ценой, это невыносимо раздутые репутации…

Так-так, подходим к опровержению авторитетов, к главному стимулу жизни – зависти. Гольдштейн продолжает допрос.

– Будем называть имена?

– Безмерно преувеличенной фигурой был Иосиф Бродский, сумевший найти путь к уму и сердцу среднего стихотворца, среднего инженера, а раз он такой великий русский поэт, то и Запад, нуждавшийся в заполнении соответствующей ниши, короновал его премией, тем более что и там он, в переводе на латинские буквы, идеально отвечал вкусам усредненного доктора и профессора.

Гольдштейн однако решительно встает на защиту Бродского.

– Очевидный факт, что он нашел этот путь к коллективному сердцу, подтверждает как раз незаурядную крупность фигуры Бродского.

Тут в «разговоре» явный обрыв, видимо, при последующем согласовании они ответ Гробмана убрали. И дальше разговор перескакивает уже на «технологию» славы в области художественного творчества: выставки, кураторы, всякого рода «оценщики» – это малоинтересно. Но по ходу дела Миша пытается опустить «конкурентов»: Лимонова (на Западе Эдик не жил, он обитал на самом низу этого мира, и пусть, мол, не строит из себя эксперта), Сезанна (Ну что такое Сезанн?).

Затем Миша начинает вещать о смысле жизни и искусства:

«У человека, во-первых, должно быть несколько близких людей, ради которых он готов в любую секунду умереть… Во-вторых, он должен обладать чем-то, во имя чего он готов воевать, взяв винтовку и отправившись добровольцем на фронт. Этим чем-то будет культура. В-третьих, у человека должно быть то, на что он готов тратить свои тяжким трудом заработанные деньги. Перед нами три жертвы, определяющие смысл существования, и искусство оказывается важным для других, если художнику удается сделать зримой фундаментальную жертвенную составляющую его человеческого опыта.

«Жертвенная составляющая» – это верное направление мысли, но развитие оно не получило.

Мише мало быть художником, да еще и поэтом, хочется быть теоретиком, мудрецом, властителем дум. На худой конец просто властителем.

24.1.2000. От Ф: Я простыла и посижу пару дней дома. Ты давно не писал…

Посылаю цитатки из Кастанеды, удовольствие получила, переписывая.

Длинный набор цитат. О воинах (Быть воином – это самый эффективный способ жить), о смерти (Мысль о смерти – единственное, что способно закалить наш дух), о мире (Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть – чудесной загадкой.)

По сути – набор пафосных банальностей. А ведь им весь мир увлекался, у меня стоят три тома, слава Богу, что так их и не раскрыл.

Воин сомневается и размышляет до того, как принимает решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и колебания.

<…> Мы – люди, и наша судьба, наше предназначение – учиться ради открытия все новых и новых непостижимых миров.

<…> Основное различие между воином и человеком заключается в том, что воин все принимает как вызов, когда как обычный человек воспринимает все как благословение или проклятие.

По-моему, Кастанеда просто переписал «Путь самурая»…

Ее письма неприятно напоминают мне собственные литературные опыты: она любит рассуждать, цитировать, восхищаться прочитанным, как хорошая, увлеченная ученица. Ничего в этом плохого нет, но… два «умника» это скучно.

От Л:

сейчас накатала тебе длиннющее письмо, но оно стерлось, почему? С утра снег, снежинки пушистые, падают парашютиком, но пока мало еще, м.б. попозже м.б. на лыжах пройтись лыжню проложить… очень бы хотелось…