Дорогой Николай!
Как дела в «пекарне»?
Меня с 11.2. po 19.2. не будет «на месте», лечу во Флоренцию.
2.2. От Л:
я бы даже сказала, что наши чувства меняются не столько с годами, сколько в одно и то же время, а точнее, когда «дистанция» сокращается.
Оно как бы густеет, как будто хочет все успеть сразу, наше время. И я люблю тебя именно когда «другие вещи воспламеняют меня сильнее»…
Забыла, как называется этот монастырь в Испании, про который ты мне говорил? И напомни твой адрес, чтобы отослать «Квартет».
Santiago De Compostela, это на западе, «над» Португалией. А когда ты едешь?
Весь «Квартет» прочитала? Как тебе?
Наум, дорогой, сижу дома, пока ничего не знаю. Узнаю, дам знать.
Какая-то лажа, все раздражает
Дерьмо, да и только эта русская жизнь. Эх…
В этом месте я кидаю шапку о грязный заплеванный пол.
Флоренция – хорошо. Что тут скажешь. Очень рекомендую фрески Мазаччо в церкви Кармине. Там «Изгнание из рая». Я об этом целую статью написал. Гениальная фреска.
Возвращайтесь.
Все окей.
На днях черкну.
Ваш НК
Матвей – Науму
Не удержусь и задам тебе выволочку за порчу языка. Доконал ты меня «словом» нахуй (sic!). Ты же, блин, русский писатель. Существительные с предлогами пишутся отдельно! Вот тебе за это экспромт в стиле «Радионяни» (ее ведь не зря вели два еврея, сочинял третий, а музыку писал четвертый: кому еще было постоять за чистоту русского языка?)
ЭпиграммаРомана русского надеждаЖивет в израильской глуши.Ему совет от всей души:Прелюбодействуй, пей, грешиНо хуй с предлогами, невежда,Раздельно всё-таки пиши!
Матвей
еврейский негоциант эпохи Возрождения, балующийся поэзией
3.2.2000. Матвею:
Эпиграммкой ты меня порадовал, ей богу. Таких бы бить по рукам, да приговаривать: писать, писать. Только ведь «хуй» скорее «место имения», чем существительное…
У Гольдштейна перемены: подруга разошлась с мужем и последний с квартиры съехал. Так что Гольдштейн скоро переезжает к подруге. Поздравил его. Хорошо, когда желаемое сбывается. «С вас бутылевич!» – гусарю. «Да-да, конечно…» С Барашем у него охлаждение. Сказал, что зря он, Бараш, второй сборник выпустил, очень уж тонкий, «свидетельство маломощности».
Вечером Миша Файнерман позвонил. Заикается чуть сильнее обычного. Якобы над книгой работает. Обещал написать.
Играл с кабаном. На травке за забором молодежь резвилась. Кабан все время посматривал в ту сторону: «Тире, кама цицим… /Смотри, сколько сисек/ Я принял стратегическое решение: раз в месяц ходить к блядям, да, но не к таким за 70 шеклей, а за двести. Да, есть девочки в порядке, у меня друг один…»
От Ф:
Записалась на курс английского на работе, в среду с 3-ч, время надо отвоевывать, правда?
В четверг у нас еженедельная ешива9 с 2-ч до 4-ч, так что и этот день для наших встреч вычеркнут. Остается вторник.
Но самое главное, что сегодня сделала ультрасаунд, и он в порядке! Так что у меня три месяца тишины до следующей проверки.
Твоя книга вышла?
Муж через неделю уезжает почти до конца месяца.
Целую
Я рад, что все благополучно. А чего вдруг английский?
Давай наметим на вторник. Я соскучился.
Матвей – Науму
Я рад, что ты не обиделся на эпиграмму; были сомнения: язык мой враг мой.
Конечно, язык портится (в том числе и писателями), но где-то надо стать грудью и сказать: «Ни шагу назад!» Упомянутое слово – это именно то место. Иначе народ потеряет самоидентификацию. Впрочем, туда ему и дорога, и это давно случилось бы, если бы не пара евреев-ригористов…
От Ф:
Можно встретиться в воскресенье утром, часов в 9. Целую
5.2. О похудении: «Милочка, в вашем возрасте приходится выбирать между лицом и фигурой».
В «Окнах» – ответы некоторых литературных авторитетов (по выбору Гольдштейна) на заданную тему: лучшие писатели и книги столетия. В результате – джентльменский набор: Мандельштам, Ходасевич, Набоков, «Петербург» Белого, «Сестра моя жизнь» Пастернака. Бараш соригинальничал (Гольдштейн и его причислил к авторитетам, чтоб не обижался), назвал «наиболее дорогой» ему книгой в русской литературе «Тридцатую любовь Марины» Сорокина. А еще «авторитеты» дружно любят Добычина. Гандлевский употребил слово «гемютный». Шо це таке? Запросил русскую Паутину, а она мне ответила: «Тут-то не гемютный жупелок, жвалы обломаются».
6.2. Свидания с Ф сокращаются, всего час заняло. Сгораю от возбуждения. Просто сгораю, куда там три раза, и второй-то представить себе не могу…
… – Вряд ли я еще встречу такого дорогого мне человека, как ты… Это чудо, что ты мне встретился… Мне кажется, что если бы я была мужчиной, я была бы на тебя похожа…
– В каком смысле?
– Ну.., ты как бы моя мужская половина, ты воплощаешь все те качества… силу, ум, мужественность…
Дорогой Наум!
Я как человек суеверный и много раз битый, пока не держу в руках твоей книги, тебя не поздравляю. Очень рад, что книга на выходе. Очень ее жду, и составил уже для себя список изданий и критиков, которым я намерен сразу же по выходу эту книгу презентовать.
К сожалению, планов «подскочить» к тебе у меня сейчас нет. Если повезет, то съезжу в Данию на неделю – пригласили прочитать лекции о современной русской литературе перед их славистами.
Летом, если будет везение, попробую еще раз отработать какой-нибудь заграничный отдых, но контора, с которой есть предварительная договоренность, сможет расплатиться только Турцией.
Кстати, вчера смотрел по ТВ беседу с Анатолией Кузнецовым, который сидел на каменных ступеньках какого-то южного дома на старой городской улочке на горе, очень хорошо светило солнце, и время от времени камера поворачивалась и показывала, чего с этой улочки видно – Иерусалим. То, что говорил Кузнецов (про военно-историческую гипотезу Суворова), было интересно, но по-настоящему завораживали виды, отнюдь не глянцево-рекламные, а как бы повседневные самого города.
А живу я, увы, как и раньше, надеялся, что с уходом из отдела критики в Интернет (редактирование сетевого «Нового мира») жизнь моя облегчится. Хрена тебе, Сережа! Замот остается прежний.
А может это и хорошо, не знаю.
Сергей
7.2. От Ф: Дорогой, у меня дома пока нет интернета, буду стараться писать с работы. Хорошо мне с тобой, до сих пор чувствую тебя рядом
Целую
8.2. Обычная болтовня Р после того как:
… – Ни в коем случае не худей, этот животик я обожаю.., много там не ходи по Флоренции, и хорошо кушай, пицы, спагетти… А можно я твои трусы одену?
Одела на голову. Вроде чепчика. Смеется
… – А со мной знаешь что было…, нет, ты будешь смеяться…, нет, мне стыдно…, только не вздумай это описать в своих этих, ха-ха-ха, обещаешь? Я в тот раз пришла домой, зашла в ванну, стала себя обнюхивать, и не чувствую твоего запаха! Тогда я прокладку сняла и стала ее нюхать. … У тебя черепушка, как лампочка! Самая красивая черепушка на свете! … Ты мне (загибает мои пальцы правой руки, левой веду машину) дорог, люб, близок, я тебя обожаю… что еще? Ну что еще, скажи?
Подарила мне маленькую костяную рыбку, которую в Тайланде купила.
Вышли к морю. Холодный ветер. «Ой, из меня потекло! Нет, не отдам!» Встала, скрестив ноги. Смеется.
Глаза у нее светлые-светлые. И вообще она мне иногда кажется девчонкой… А вчера, поцеловал, и вдруг пахнул в лицо ветер юности, то ли вспомнил что чувствовал тогда (с кем?), то ли что мечтал почувствовать?…
Принес почитать книжку стихов Вадика
– Нет, больше не читай, это просто убожество.
От Л:
знаешь, со мной такого никогда раньше не было, во всяком случае не помню, чтобы было… вдруг ничего не хочется, никаких желаний…
а было так: приснилось мне, будто мы на корабле, молодые, как в Друскениках, на верхней палубе, внизу океан свинцовый, сверху небо в тучах и когда ты входишь в меня, мы взлетаем и торчим там, между небом и землей и слышим божественной красоты музыку… а потом я брожу по каким-то каютам и ищу тебя долго и глухонемею… потом ты меня находишь в какой-то темной каюте (только редкие лучики света пробиваются через жалюзи) и говоришь-говоришь, а я не слушаю и сказать ничего не могу… и никакой музыки… и просыпаюсь вот в таком состоянии полной апатии и никак не выхожу из этого… вот написала и чуть отлегло, но…